— Зря надеешься — оба ствола под завязку.
В доказательство этих слов Горбунов вскинул ружье и пальнул в небо. Громкий раскатистый выстрел заставил вздрогнуть сразу утратившую смелость супругу.
— А-а! Люди добрые, помогите, убивают! — заголосила она, вжимаясь в бочку.
— Получи, зараза, — процедил тракторист, взводя второй курок.
И получил…
Крепкая сучковатая палка, брошенная Петровичем, как городошная бита, врезалась Горбунову аккурат между глаз. Выронив двустволку, стрелок упал раньше, чем она успела приземлиться.
— Ой, — перекрестилась троекратно супруга. — Слава Богу, живая. — Ой, — повторила она, уже глядя на мужа. — А он-то, живой ли?
— Надеюсь, что так — подошел к земляку Петрович. — Ружье — то пока спрячь.
— И то правда, — бросилась она выполнять команду.
Вовка подсматривал в щелку ворот, светясь от восторга. Оказывается, наставник еще и палкой умеет драться. Учиться, не переучиться.
Петрович похлопал Горбунова по щекам, приподнял за плечи, кое-как усадил.
— Ну, отошел ты… аль нет?
— Куда? — потерянно спросил тракторист.
— Ну вот, коль спрашивашь, значит, порядок.
— А ты ко мне, что ль?
— К тебе, конечно.
— Чего хотел?
— Поговорить.
— Говори, — тихо икнул Горбунов.
— Как жизнь? Как здоровье?
— Нормально.
— Ну, вот и поговорили. Тогда бывай, земляк, пора мне, делов по горло.
Забрав свою палку, Петрович, потирая усы, заковылял к воротам.
Медсестра сделала вид (и это у нее хорошо получилось), что совершенно не понимает, о чем идет речь.
— Вы фокусы, пожалуйста, на манеже показывайте, здесь медицинский пункт, а не цирк.
Полынцев указал пальцем на небольшое отверстие в стене.
— А это откуда?
И тут в глазах Нины впервые промелькнул испуг. Уверенность пропала, уступив место тревоге и смятению. Руки ее нервно сцепились, пытаясь скрыть нарастающее волнение, но ничего не получалось — все было видно, как на ладони.
— Я не поняла, на что вы намекаете.
— А вот это? — вставил он мизинец в дырку на плакате.
— Не рвите инвентарное имущество, мне за него отчитываться.
— Потому и не выбросили, что отчитываться. Так откуда эти пробоины?
— Не знаю.
— Почему сегодня окно закрыто?
— Потому что ветер дует.
— В прошлый раз ветер был сильнее, но вы сидели нараспашку. Или просто стекол не было?
— Тогда было душно.
— А сейчас нет?
— Пока нет.
Держа в руках плакат, он подошел к ней вплотную.
— А где пуля? Выковыряли?
Глаза ее запрыгали из стороны в сторону, пытаясь куда-нибудь спрятаться, только куда ж тут спрячешься — из орбит ведь не выскочишь.
— О чем вы говорите, какая пуля? — пролепетала Нина, пытаясь справиться с волненьем.
Несмотря на отрицательные ответы, Полынцев чувствовал, что девушка вот-вот расколется. Для этого нужен был лишь небольшой толчок. Одним при том хватало легкого нажима, другим же требовалась жесткая угроза. Но не та, которую принято показывать в кинофильмах (когда сотрудник направляет ствол в голову собеседника), а настоящая, с возможностью реального исполнения. Глупо ведь бояться, что вас могут застрелить из-за банального молчания. Никто и не боится — не в лесу живем. Но чем тогда может разговорить подозреваемого простой российский милиционер. Заметим, не голливудский рейнджер, избивающий любого, кто ему не понравился, а наш местный Василий, которого за каждую жалобу таскают по инстанциям, вызывают в прокуратуру, лишают премий и задерживают звания. Так чем ему остается грозить? Пальчиком?
Жизнь показывает, что реальный испуг может вызвать только дыханье тюрьмы. Кстати, если вы станете выбивать признания из матерого бандита, размахивая оружием, он посмеется над вами и сочтет идиотом. Зато, когда вы пригрозите ему реальным сроком, да не с потолка его возьмете, а умело обоснуете, то успех вам гарантирован (как правило). Словом, реальный страх у допрашиваемого можно вызвать только решеткой, остальное — детский лепет.
— А теперь слушай меня внимательно! — резко перешел он на «ты», давая понять, что разговаривает с ней, как с преступницей. — В том, что ночная пуля прилетела в твой лазарет, у меня нет сомнений: разбитое окно, дыра в плакате, выбоина в стене. Даже поверхностной экспертизы будет достаточно для того, чтобы это подтвердить. Но это только цветочки. Сейчас начнутся ягодки.
При слове «экспертиза» медсестра прижала ладони к щекам и осела на кушетку.
— Я все скажу, — тихо пролепетала она.
— Ну?
— Я пришла утром, увидела разбитое стекло. Собрала осколки и выкинула их в мусор. Потом заметила дырку на плакате, за ней, в стене, торчала пуля. Я ее выковыряла и тоже выбросила, в реку. Вот и все, я ни в чем не виновата.
— Понятно, — недовольно кивнул Полынцев. — Ты крепче, чем я думал. Ну, что ж, если по-хорошему не понимаешь, то будем говорить через решетку. Собирайся.
— Куда? — захлопала она испуганными глазами.
— В тюрьму, к прожженным зэчкам и помойным бичевкам.
— За что?
— За соучастие в убийстве. Там будешь вспоминать, как все было.
— Так и было, я правду говорю!
— Я сказал, собирайся! Нет времени твои сказки выслушивать. Через неделю следователь приедет в тюрьму, там и поболтаете.
Надо понимать, что значит для симпатичной девушки попасть за колючую проволоку. Это не только встреча с прожженными зэчками, это еще и потерянная красота, на корню загубленная молодость. Девичий век и без того недолог, а сократи его на пару лет — и вовсе ничтожен.
— Ну, почему вы мне не верите?! — слезно вскрикнула она.
— Да потому, что любой нормальный человек, увидев такую картину, первым делом вызвал бы милицию. И уж точно рассказал бы все сотруднику, который пришел к нему сам. Ты же изворачивалась до последнего. Кого покрывала?! Убийцу?!
— Нет!
— А кого?
— Гарика, спасателя. Он попросил не вызывать ментов.
— Почему?
— Потому что он судимый и не хочет с вами связываться. Ночью перестрелка была. Он все видел. Боится, что если расскажет, то не поздоровится хоть от вас, хоть от бандитов.
Полынцев от удивленья развел руками. Выводы напрашивались определенные: либо девушка страстно
