половину того, чего забывать было нельзя. Например, из его просветленной залысинами головы, постоянно вылетало, что нужно заботиться о продуктах, патронах, лекарствах и прочих слагаемых автономной жизни. Что командир — это прежде всего администратор, а уж потом отчаянный рубака. В итоге бойцы частенько оставались голодными и однажды, решив проучить вояку, примотали к его автоматной спарке* палку копченой колбасы (чтобы помнил о хлебе насущном). Но Тетерин сжевал этот аппетитный 'узелок' в один присест и выводы сделал совершенно обратные: 'С жиру беситесь, еду переводите! — кричал он перед строем, размахивая оставшейся шкуркой. — Я вас научу хавчик беречь! Я вам организую диетическое питание! . И ведь не поленился, организовал. С продуктами после этого случая стало совсем плохо.
Вот к такому командиру направлялся сейчас капитан Калашников (боевой позывной Колдун) с тем, чтобы решить вопрос о помощи землякам.
Тетерин фыркал над рукомойником, обливаясь склизкой радоновой водой. Эта мутная с неприятным запахом жидкость струилась здесь в каждом ручье и, со слов местных жителей, обладала каким-то чудодейственным эффектом. Но вот незадача — пить ее было нельзя. И вовсе не потому, что была она вонюча и масляниста, Бог бы с ним, и не такое пивали. Концентрация радона в этом 'целительном бальзаме' превышала все разумные пределы.
И все-таки, в условиях недостатка питьевой воды, которую завозили издалека и вынуждены были жестко экономить, приходилось пользоваться и этой отравой.
— Доброе утро, ваше благородие! — весело сказал Калашников, подходя к рукомойнику, закрепленному на стволе широкой, в два обхвата, чинары… Или дуба. Поскольку в ботанике никто не разбирался, дерево называли чинарой.
— Если ты решил по старому стилю, то правильно будет — ваше высокоблагородие, — поправил подчиненного Тетерин и, видимо, от чувства нахлынувшей гордости сильнее обычного придавил тюбик с зубной пастой.
— Да? — удивился Колдун, отряхивая с кроссовки белый плевок 'Pomorina',- а говорили, что высокоблагородие — это, начиная с полковника.
— Нет, нет, мой дорогой, — чинно произнесли 'их высокоблагородие', - начиная с подполковника, в царской армии жаловали дворянский титул, наделяли имением и прибавляли в обращении приставку 'высоко'.
Как и в случае с деревьями, в табели о рангах никто не разбирался — в первую очередь сам Тетерин — и сказанное воспринималось, как истина.
— Я вот по какому вопросу, ваше сковородие, — любезным тоном начал Калашников, — вчера с домом разговаривал, узнал, что зарезали там бывшего собровца — горло ножом перехватили. Есть предположение, что следы ведут к нам, даже конкретный адрес назвали, здесь, в Грозном. Попросили оказать помощь в задержании. Что по этому поводу скажете?
Тетерин нахмурился и начал интенсивнее мельтешить щеткой во рту. Он не любил дополнительные нагрузки, особенно исходившие не от начальства.
— А почему решили, что это сделали чечены?
— Не знаю, — пожал плечами Колдун, — им на месте виднее.
— Горло могли перерезать, например: бывшие зэки — типа, лютый народец, бывшие спецназовцы — автоматически, как учили, чтоб пикнуть не успел и много, много разной другой шушеры, особенно, с садистскими задатками.
— Но чеченец ведь тоже мог, правильно? Тем более что есть мотив — месть.
— Да перестань ты, — махнул полотенцем Тетерин, — какая месть? Они из мести вон самолеты взрывают, больно надо с каким-то собровцем возиться.
Колдун понимал, что командир не хочет взваливать на себя лишние хлопоты. Но отступать без боя не собирался.
— Все правильно вы говорите, только ребята нас просили пособить — это же святое дело, да и парень свой, хоть и бывший.
— Ой, только не надо мне на совесть давить, — поморщился Тетерин, — бери свою группу и занимайся, сколько влезет, но только машину не проси.
— Вот те на!? — усмехнулся Калашников. — А куда же я без транспорта? Это ведь не на соседнюю улицу сбегать.
— Какой ты нудный — слов нет.
— Ну, товарищ подполковник, ну ваше преосвяще… превосходи… сковородие, — начал канючить Колдун, путаясь в царских званиях.
— Ладно, — недовольно буркнули командир, — иди, готовься к планерке, там посмотрим, что и как.
Глава 6
Разумеется, полстакана водки для здоровяка Фокина были, что слону дробина. Уже к обеду хмельные градусы полностью выветрились, и голова соображала лучше прежнего. Но одна мысль не позволяла сердцу успокоиться — месть, а точнее, способ ее свершения. Конечно, прибить Тимохина ушами к стенке хотелось, но по объективным причинам не моглось, с другой стороны, ограничиваться простым скандалом было как-то несолидно — душа жаждала расправы. Вот о ней-то сейчас и размышлял оперативник, вполуха слушая нудные показания Николая Викторовича Кривенко:
— Я хоть и молодой, но очень осторожный человек. Сегодня в бизнесе по-другому нельзя. Мне лишние проблемы не нужны. Хочу по-современному работать — чисто, спокойно, без натяжек. Когда про убийство узнал, сразу решил — пора отчаливать, с такими партнерами можно и без головы остаться. То, что объясняет Валера, в смысле директор 'Кроны'- это одно, а как там было на самом деле — еще неизвестно. Может, разборки, может, случайность — даже вникать не хочу. Пахнет криминалом — все, мне здесь делать нечего, пусть сами выясняют, кто там кого убил и почему.
Фокин утвердительно кивнул. Он, наконец, придумал, как отомстить Тимохину, и теперь оставалось только решить, когда и где. Кара должна быть публичной, иначе воспитательный эффект не пробьет толстую кожу воспитуемого.
Николай Викторович воспринял знак головой, как сигнал к продолжению и вновь пустился в рассуждения:
— Мне надо-то было, всего две бочки солярки — копеечная прибыль, и чтоб из-за этого еще жизнью рисковать? Нет уж, подвиньтесь, я не камикадзе в 26 лет со смертью в жмурки играть. Вокруг хватает нормальных людей, с которыми можно цивилизованно работать.
— А знаете, почему нас интересует вопрос о расторжении этой сделки? — освободив голову от карательных мыслей, включился в работу Олег.
— Нет, конечно, — обескуражено произнес Кривенко.
— Да потому что директор 'Кроны' решил, что это довольно странный шаг с вашей стороны.
Сыщик был уверен, что прием: 'на тебя настучали, теперь твой черед' сработает в этой ситуации лучше остальных.
— Так я и думал, — понуро сказал Николай Викторович. — Естественно, когда у самого руки по локоть замазаны, можно в каждого встречного пальцами тыкать.
— Что имеете в виду? — с деланным безразличием спросил Фокин и почти натурально зевнул.
— Я не хочу ни на кого барабанить, но то, что он ругался со своим замом буквально за день до убийства, слышал собственными ушами. Я тогда к ним в фирму заходил, сидел у Белецкой — директор был занят. Так вот, из-за его дверей неслась такая ругань, что стекла в окнах дрожали. Когда зам выскочил от Батюшкина и набросился на Тамару, мол, почему от него договор какой-то скрыли, я сделал вывод, что в фирме кто-то крысятничает. А через день зама не стало. И что я, по-вашему, должен был подумать? Нет уж — чем дальше в лес, тем страшнее партизаны — мне такие замесы не нравятся.
— Интересно, интересно, — сделал пометку в блокноте Олег. — Значит, вы полагаете, что была некая тайная сделка, о которой накануне убийства стало известно Берцову?
