критического реализма Федотов. Но и тут Брюллов, честный и гордый человек, сумел, восседая на Олимпе живописи, сказать армейскому офицеру: 'Вы победили меня'. И похвалил его картину 'Свежий кавалер'. Слова эти очень важны для понимания жизненной позиции Брюллова. Ибо они не просто признание своего поражения, не просто дань очевидному или тоска по несовершенному, но программное понимание действительности, истории.
Вот почему его 'Автопортрет' не только исповедь, не только недоумение: тяжелый взгляд художника словно отталкивает. В 'Автопортрете' душевная боль художника, ощущение того, что он 'задыхался' в самодержавной России, обрели свой зримый образ, стали постоянным напоминанием, голосом совести…
ЧЕСТЬ И ЛЮБОВЬ
Целую вашу душу, которая по чистоте своей способна все понять вполне.
Василий Андреевич Тропинин (1776 — 1857) — русский портретист первой половины XIX века. Крепостной графа Моркова. Учился в Академии художеств 'посторонним' учеником. В 1823 году был отпущен на волю. Осенью 1824 года получил звание академика. Жил в Москве.
Он 'лбом стену прошиб'. Его терпение назвали высоким — все претерпел ради таланта. Современники очень любили этого внешне мягкого и податливого, а на поверку несокрушимого человека.
Его владелец граф Морков дарованию своего крепостного противился, как мог. Не позволил доучиться в Академии художеств: 'Толку не будет!' Попытался превратить художника в кондитера.
Граф выиграл — он получил к столу великолепные торты.
Но рисовать Тропинин не перестал. Затем графу понадобился маляр — и Тропинин усердно красил колодцы, заборы, кареты… И продолжал рисовать. Наконец граф смирился, но захотел, чтобы Тропинин стал лишь 'домашним мазуном' и украшал стены портретами членов барской семьи. Художник изображал их, но одновременно создал портрет народного мстителя Устима Кармелюка.
Известна история, когда гость-француз сконфузил и графа, и невольно ранил Тропинина. Гость побывал в мастерской у художника, и, как только Тропинин вошел в столовую, галантный француз бросился усаживать его за стол. Но лакей Тропинин обязан стоять за стулом графа, прислуживать за обедом…
Тропинин, конечно, человек, побеждающий великим, бесконечным трудом: 'Случалось, где работал, там и засыпал'. Но не только трудом. Под личиной благодушно-приятного услужливого человека его железная воля таила глубоко запрятанный бунт и страстную любовь к свободе. Ничто, самое унизительное, не могло его унизить, он бы снес; избрал тяжкий и долгий путь преодоления, в котором каждый день становился каплей, точащей камень…
Высокое терпение вкупе с общественным мнением побеждают. И граф, этот старый лицемер, вынужден был даровать сорокасемилетнему художнику вольную — одному, без семьи. Милость неблагородная. Граф приглашает остаться у него, пользоваться великолепной мастерской, обещает протекцию — устроить на хорошую службу. Но вчерашний верный раб тотчас со всех ног бежит прочь от своего 'благодетеля', не принимая милостей и должностей. Да здравствует свобода! Годы унижения и приспособления канули в прошлое.
Художник не выносит теперь пренебрежения. Своим поведением утверждает: все люди равны, должны быть равны. В назначенный час приходит к сановнику, писать с него портрет, а барин 'изволит почивать' — Тропинин поворачивается и уходит. Уезжает из Петербурга. Так он протестует…
Тропинин прославился как мастер 'домашнего', 'халатного' портрета. Человек в то время — во время реакции последекабристского периода — больше раскрывался именно в таких условиях. Кого только не встретим мы в портретной галерее художника: герои 1812 года, купцы и вельможи, профессора Московского университета и чиновники, артисты и художники, простые люди.
…Брюллов, облокотившийся на конторку, печален. Надменно-печален. Небрежно-артистичен, снисходителен. Взор тяжело и с некоторым подозрением упирается в вас и давит. В эту минуту Брюллов не рисуется, не скрывается под маской. Перо вольно играет в руке, исполнено того же настроения, что и художник: Брюллов может вычертить им прекрасный абрис или метнуть его, как стрелу. И оно полетит…
Совсем не 'Великий Карл живописи' на рисунке Тропинина: томящийся, усталый человек небольшого росточка, чем-то явно встревоженный. Ироничное, тронутое скепсисом лицо пытается улыбнуться, но выходит полуулыбка, полугримаса. Хочет радоваться, да не может. Подобное состояние Брюллова замечает и Пушкин, когда пишет из Москвы, что художник '…хандрит, боится русского холода и прочего'. И прочего — это того, что ненавистно и самому поэту.
Рисунок свидетельствует о том, что Брюллов откровенен с человеком, которому полностью доверяет. Человек этот — Тропинин.
Их встреча — праздник для Тропинина, но и для Брюллова тоже. Едва приезжает в Москву, уже в гостях у Тропинина. А тот спешит сам накрыть стол и убрать цветами. Так он рад. Встречаются как добрые старые знакомые. Обоюдный интерес и взаимопритяжение очевидны. Разница в летах — Тропинину под шестьдесят, Брюллову около сорока — не мешает им дружить. Тропинина не угнетает громкая слава гостя, он не завидует, гордится ею. Брюллову нравятся работы Тропинина, 'превосходного художника', чье влияние. находят в 'Гадающей Светлане', написанной Брюлловым в Москве. И палитра Тропинина становится сочнее, выразительнее. Особенно отмечает Брюллов портрет бухгалтера Малого театра Павла Васильева ('Портрет гитариста'), который на вечерах у Тропинина играл на гитаре, услаждая слух присутствующих, и Брюллова тоже. На этих вечерах они рисуют, устраивают вернисажи и концерты. Нервный, мятущийся Брюллов находит у Тропинина отдохновение, ему уютно у московского друга. Часто на двери тропининской квартиры появляется нетерпеливая надпись: 'Был К. Брюллов'. Был — не застал.
Тропинин пишет портрет Брюллова у античных обломков на фоне Везувия и говорит: 'Да и сам-то он настоящий Везувий!' Но все 'везувианские' черты остаются на подготовительных рисунках — Тропинин словно губкой стер с лица друга заботы и тревоги, представил его нам приветливым и благополучным, метром, артистом, уверенным в себе и с достоинством принимающим поклонение и хвалу. Таким, возможно, Брюллов был 'на людях'…
В том особенность Тропинина-художника, человека доброго, пекущегося о том, чтобы творчество его стало источником радости и утешения. Прежде всего думающего о настроении и душевном здоровье даже совсем незнакомых ему людей — близких изображаемого человека и друзьях. Художнику хочется, чтобы все они видели на портрете лицо, достойное уважения, радостное и веселое. 'Пусть они, — говорил он, — его видят и помнят в счастливую эпоху'. Слишком много горя хлебнул Тропинин на своем веку — хотелось ему хоть по крохе добавлять добра. Но это вовсе не означает, что он писал людей такими, какими им желалось казаться. 'Художник… должен быть хозяином своего дела. Нельзя позволять и соглашаться на все требования снимающего с себя портрет…' Фальши не терпел. Когда заставляли модель приукрашивать, восставал. Заказчики, бывало, отказывались от портретов.
Писал как бы отношение своей модели к другим людям, а уже потом намекал на профессию и занятия. Если у Брюллова скульптор И. П. Витали поглощен и воодушевлен своей работой (бюстом Брюллова), то у Тропинина он радушный и гостеприимный хозяин, к которому можно идти и 'жить на хлебах'.
Живопись, полагал он, обязана служить воспитанию, учить жить 'чище, нравственнее'. Не потому ли выстраивается у него галерея портретов, где люди без пороков? Наверное, художник был сентиментален. Жил среди своих картин, птичек и цветов, никому не причинял зла. Готов был приветить каждого, переступившего порог его дома. С удовольствием читал Карамзина. Возможно, глаза его во время чтения увлажнялись… Вспомним о победном шествии в те годы русского сентиментализма, о его прекрасной, возвышенной сути. О проповеди благородства и искренности человеческих чувств, верности и любви к природе…
