столовой. Еда была сытная, но мы никогда точно не знали, что едим или пьем. По утрам солдат каждого из взводов отправлялся в столовую за большим бачком кофе. Если кто-то из новобранцев допускал провинность, то взводный командир заставлял его носить кофе всю неделю.
Один из солдат нашего взвода как-то раз был вынужден две недели подряд выполнять эту малоприятную обязанность. Когда ему сказали, что наказание отменяется, он с довольным видом ответил: «Отлично, теперь мне больше не придется мочиться в бачок с кофе». Несмотря на то что в других взводах эту шутку сочли забавной, солдаты моего взвода еще долго обсуждали, что же такое они пили эти две недели.
В другом случае один обер-лейтенант нашего полка привел в казарму лошадь, поднявшись с ней вверх по лестнице. Скорее всего, он был при этом изрядно пьян и, я нисколько в этом не сомневаюсь, пожелал продемонстрировать нам свое прусское аристократическое происхождение. Позднее мы столкнулись с другим типом прусского офицера в лице первого командира нашей роты.
Поскольку мы были новобранцами, нам разрешалось всего пару часов провести в увольнительной в воскресенье вечером. Иногда я навещал дядю и тетю Шторков и моего брата Германа, и мы ужинали вместе. Однако большую часть свободного времени я проводил в обществе Аннелизы. Еще до начала войны мы иногда ходили на танцы или в кино. Чаще всего мы просто гуляли или сидели на скамейке в парке и болтали. К тому времени мы уже вовсю целовались, но Аннелиза всегда боялась, что в эти минуты нас могут увидеть посторонние.
Однажды, провожая ее домой, я настолько увлекся разговором, что потерял счет времени. Далекий звук горна напомнил мне, что остаются считаные минуты до вечерней десятичасовой переклички. Быстро поцеловав Аннелизу, я как безумный помчался со всех ног в казарму. Наверное, я никогда в жизни не бегал так быстро. Запыхавшись и смертельно устав, я прибежал на построение вовремя.
В другом случае, получив увольнительную, я находился у себя дома в Пюггене и опоздал на поезд, на котором намеревался вернуться из Зальцведеля в Люнебург. Не видя иного выхода, я поймал такси, чтобы добраться на нем в казарму до десяти вечера. Поездка, длившаяся около часа, обошлась мне в кругленькую сумму, однако я успел вовремя и благополучно избежал наказания.
Офицеры и унтер-офицеры во время учебного курса новобранцев установили очень жесткий режим, но я не переживал по этому поводу, потому что мне нравилась строгая дисциплина, дух товарищества, приключения и аскетический казарменный быт. В конце учебного курса, в январе 1940 года, мое чувство удовлетворения и гордости было очень велико, особенно если учесть тот факт, что я получил признание как отличник боевой подготовки.
Сразу по окончании подготовки в тренировочном лагере нас перевезли на запад, в Дельменхорст, находившийся на расстоянии 150 километров от Люнебурга, на базу 154-го пехотного полка и 58-й пехотной дивизии. По прибытии мы сразу же влились в состав 154-го пехотного полка, который только что завершил боевую учебную подготовку под руководством опытных унтер-офицерских кадров из 22-й пехотной дивизии.
Поскольку в разных армиях мира существует разная структура подразделений, возможно, будет целесообразно вспомнить о численности личного состава и структуре вермахта образца 1940 года. Отделение — самое мелкое воинское формирование — состояло из 10 солдат. Взвод состоял из четырех отделений. В пехотной роте насчитывалось примерно 180 человек, однако отдельные роты имели большее количество солдат. Четыре роты образовывали батальон. В каждом полку насчитывалось три батальона и две специализированных роты.
Пехотная дивизия состояла из трех пехотных полков, артиллерийского полка, противотанкового дивизиона, разведывательного батальона, штаба и частей поддержки, общей численностью 17 тысяч человек. Выше дивизионного уровня находились корпус, армия и группы армий, сильно разнившиеся по численности и структуре.
После того как 5 февраля в Дельменхорсте завершилось формирование нового 154-го пехотного полка, мы отправились на юг, преодолев расстояние в 400 километров, и оказались в тренировочном лагере в Ордруфе в гористом, поросшем лесами районе Тюрингии. По прибытии туда наш полк слили с только что прошедшими боевую подготовку солдатами 209-го и 220-го пехотных полков и артиллерийским полком и образовали 58-ю пехотную дивизию.
Через две недели наши полки разделили на роты. Получив назначение во взвод связи 13-й стрелковой роты 154-го пехотного полка, я вошел в состав самой многочисленной из 14 рот полка, насчитывавшей 300 человек. В нашем взводе связи было 25 солдат, которые все до единого прошли обучение в тренировочном лагере в Люнебурге. Если не считать тех солдат нашего взвода, которые непосредственно занимались перевозкой оборудования и уходом за лошадьми, нас было 15 человек, в чью задачу входило прокладывание линий связи и при необходимости выполнение роли вестовых.
Две короткоствольные 150-мм гаубицы и шесть короткоствольных 75-мм гаубиц 13-й роты должны были устанавливаться на расстоянии километра от линии фронта и при боевых действиях поддерживать пехотный полк легким артиллерийским огнем. В отличие от нас артиллерийский полк дивизии имел дальнобойные орудия, которые размещались в нескольких километрах за линией фронта и вели обстрел тылов противника.
Тогда как 13-я рота была вооружена гаубицами, а 14-я имела противотанковые орудия, остальные двенадцать рот, образовывавшие три батальона нашего полка, были регулярными пехотными частями со стрелковым оружием, пулеметами и мелкокалиберными минометами. В то время как двенадцать регулярных пехотных рот главным образом подчинялись командирам своего батальона, 13-я и 14-я роты действовали независимо и подчинялись напрямую командиру полка по причине своего специфического назначения.
Когда были сформированы наш и новые полки, вермахт демобилизовал ветеранов Первой мировой войны, призванных в качестве пополнения в ряды 58-й пехотной дивизии, которая находилась на французской границе во время нашей учебной подготовки. Демобилизация ветеранов также высвободила руководящий кадровый состав из старой регулярной армии, часть которого попала в нашу роту, хотя в целом их число не превышало двадцать процентов.
Вскоре после того как в Ордруфе окончательно была сформирована наша рота, нам представили начальство — офицера по имени Роберт Рейнке, а также командиров взводов. Рейнке был ветераном войны, ему уже пошел шестой десяток. В самом начале своей службы в кавалерии он получил звание риттмейстера, или капитана. Он был опытным наездником и даже возглавлял немецкую команду по конному поло на Берлинских Олимпийских играх 1936 года.
Он занимался коммерцией в Гамбурге, когда его как опытного военного повторно призвали на службу. Подобно другим представителям прусской офицерской касты, он держал дистанцию в отношениях с подчиненными, однако само его присутствие лишь усиливало уважение к нему. Наше доверие к его командирским способностям впоследствии вполне оправдалось.
Под началом Рейнке находились два обер-лейтенанта, однако в равной степени значительную роль в руководстве ротой играли унтер-офицеры. Важной персоной среди них был гауптфельдфебель Юхтер, служивший квартирмейстером и отвечавший за поставки продовольствия и боеприпасов. Он прекрасно разбирался в своем деле. Его искренне уважали и за глаза называли «матушкой нашей роты» или «добрым ангелом».
В Ордруфе командиром нашего взвода связи стал обер-фельдфебель Элерт, пришедший в нашу часть вместе с унтер-офицерами, ранее служившими на французской границе. Он был добродушен, образован и молод, лет двадцати пяти. В течение следующих трех с половиной лет Элерт был моим непосредственным начальником. Он всегда держал с нами ровную дистанцию и отличался замкнутым характером, однако был хорошим солдатом, достойным своего унтер-офицерского звания, и прекрасным образцом для подражания.
Сразу по прибытии в Ордруф мы получили приказ скрывать наше истинное местоположение в письмах родителям или знакомым девушкам. Такие меры предосторожности казались мне излишне секретными, и я иногда прилагал к письму фотографию, на которой «случайно» была какая-нибудь табличка с названием соседнего с нашей частью города или деревни.