Он взбежал по лестнице в свою начальственную будку и вызвал помощь.
Здесь появился партийный секретарь и, поглядев минуты три на пробитый лоб Василия Василича, спросил рабочий класс:
– Чего вы здесь не видали? Подумаешь, резец в голове! Это еще не повод план под откос пускать! – партсекретарь присел к страдальцу на лавочку и приобнял его. – Ты ж, Василь Василич, человек сознательный? Так?
– Так, – обреченно ответил токарь и опять скосил глаза к носу в надежде, что резец куда-нибудь делся. Но сейчас его кусок особенно хорошо просматривался.
– А если ты человек сознательный, – продолжил парторг, – должен понимать, что процесс труда останавливать нельзя. Не себе служим – Родине! Сам погибай, а товарища выручай!.. Разойди-ись!!! – неожиданно гаркнул парторг так, что Василь Василич стал заваливаться от страха на бок. – Все по местам!!!
– А ты глотку-то не рви! – выступил Егорыч. – Ишь, горластый! Мы тебя выдвинули, мы тебя и задвинем, как шкаф!
Рабочий класс заржал, лишь увечный ничего не слышал – жесткий от страха, как бетон, ждал смерти.
– Ты чего? – не испугался парторг. – Бузишь! Слышь, Кеосаян, – крикнул начальник наверх. – Оформляй Дыськина на пенсию! Переработал дед на пятнадцать лет, а вы все его эксплуатируете!
– Есть! – откликнулись сверху.
– Молодым дорогу! Все по местам!!!
Тут Егорыч неожиданно сник, взялся за сердце и сел с Василием Василичем на лавку рядом.
Рабочий класс разошелся по своим трудовым местам, и уже через минуту цех привычно наполнился пением металла.
А потом приехала «скорая», обнаружив медицинский феномен в образе Василия Василича с резцом в мозгах, а рядом мертвым старого рабочего Дыськина, скончавшегося, вероятно, от обширного инфаркта.
Для него вызвали труповозку, а Василь Василича с особой осторожностью доставили в институт Склифосовского, где немедленно подвергли рентгеновскому облучению.
Снимок вышел прекрасный, и нейрохирурги долго любовались изображением резца, вошедшего в мозги аж на тринадцать сантиметров.
А Василь Василич все спрашивал жалобно:
– Доктор, я умру?
– Думаю, да, – безжалостно отвечал тощий нейрохирург, у которого на глазах, помимо очков, еще какие-то лупы были прикреплены.
– Жену позовите…
– Что жену? – не понял тощий.
– Попрощаться…
– Да не до нее нам сейчас! Мы профессора ждем! Экий случай! Вы понимаете?!.. Жену!..
Здесь Василь Василич на время забыл, что находится при смерти, и попытался ударить тощего прямо по лупам, но промахнулся, припечатав нос.
– Он мне нос сломал! – с изумлением информировал окружение нейрохирург. – Кровь…
– Пошла реакция! – сказал кто-то. – Давление… Атропин…
– Какая реакция? – вопрошал Василь Василич, достоверно ощущая, как печень поменялась местами с сердцем. – Что со мною?..
Здесь появился профессор, коротко поглядел снимки, опустил марлевую повязку на рот и поинтересовался громко:
– Сколько уже жив?
– Часов пять, наверное! – ответили из персонала.
– Давление?
– Сто двадцать пять на восемьдесят.
Профессор под марлей улыбнулся.
– Значит, не помрешь! – сказал он Василь Василичу.
– Буду жить? – обалдело переспросил носитель резца.
– Ну, если сразу не помер, то чего ради сейчас тебе концы отдавать?.. Мы тебе антибиотик поколем, железяка-то грязная поди?
– Грязная, – согласился Василь Василич, сердце которого вернулось на прежнее место и стучало счастливо.
– Умом немножко поедешь, – уточнил профессор. – Но мы тебя понаблюдаем, проконтролируем… Комфорт и все такое, как в Четвертом управлении. Знаменитостью станешь!..
– А домой? – поник Василь Василич.
– А дом тебе, батенька, если жить хочешь, теперь – Институт мозга. Без него в крематорий, или овощем
