– Тридцать пять… – считал он. – Тридцать шесть… Тридцать семь…
Здоров, оборотил свой взгляд изнутри наружу генерал, поднимая глаза то вверх, то вниз.
– Сорок семь, сорок восемь… – считал солдат.
Да-а, здорова матушка Россия, восторженно думал генерал…
– Пятьдесят девять…
Если бы еще всякая сволочь не поганила Родину!.. Сволочами генерал считал всех: и правых, и левых, и центристов, и правительство. И полковник Грозный тоже – сволочь, выскочка с псевдонимом вместо фамилии, так в Академии говорили, а на самом деле он не Грозный, Крышкин его фамилия настоящая, отец на заводе ячейкой партийной руководил. Не то что он, Валентин Сергеевич, в шестом поколении военный. Поговаривали, что Крышкин успешно приторговывает оружием… Генерал только что Верховного пугался. Да и с ним хрен! Разжалуют и уволят без пенсии, так Валентин Сергеевич разок боеголовкой торганет… А без повода честь не позволяет…
– Восемьдесят два!
И майор, и полковник, и весь плац вытянули, словно гуси, шеи и глядели на генерала.
– Девяносто четыре…
Генерал не сдержал офицерской слезы. Она скатилась по его сизой щеке и увлажнила землю на счет «сто».
От генеральской влаги засвербело в носах у всего полка. Лишь Душко продолжал висеть, но не подтягивался, а чего-то ждал.
– Еще сотню? – приник к генеральскому уху полковник.
Майор тихонько прокашлялся.
– Что? – сначала не понял Валентин Сергеевич. – Еще сотню? А может?
Полковник щелкнул пальцами.
– На-чи-най! – с готовностью пропел майор, и не успел генерал сказать «не надо», как Хренин уже повел отсчет.
Душко работал, а генерал и вовсе не скрывал слез, глядя на порхающего вверх-вниз солдата, на струи пота, стекающие по загривку, на широчайшие мышцы спины, похожие на крылья ангела… Гостя совсем развезло на сентиментальность, в поэзию толкнуло!..
– Сорок девять… – вещал Хренин.
На второй сотне полковник тоже погрузился в думы о мирском, лишь глаза умильными законсервировал. Грозный думал о Валентине Сергеевиче, и не сволочью его называл про себя, а сукой! Душу Грозного грызли как социальная несправедливость, так и высшая. Начинал он, действительно, рядовым Крышкиным, но на сверхурочной сменил фамилию, дабы благозвучной была. Пахал так до лейтенанта, как таким, как Валентин Сергеевич, и не снилось! У него, у суки, с тридцатого года дача в Подмосковье, военное училище с отличием, Академия – добро пожаловать, а ему, Грозному, за Академию сто тысяч зеленых отвалить пришлось, это, конечно, с выпускными экзаменами. Еще полста, чтобы звезду скорее подогнали генеральскую, а уж после эти кретины, Грозный мельком оглядел полк, вытянувшийся на плацу, уж после они мне дачку такую построят!.. Жаль, папаня-комиссар не увидит! Во Владимире, в доме для престарелых, не встает уже… Эх, папаня, ничем ты не помог в жизни своему сыну, и вот тебе высшая справедливость – подыхай в собственном дерьме, камрад, за собственную честность, пылкость сердца и бессребреничество!..
– Девяносто восемь! – заорал весь полк. – Девяносто девять! – пронеслось эхо над близлежащими деревнями. – Сто-о-о!!!
Душко продолжал висеть на перекладине, не разжимая рук.
– Еще сотню? – предложил Грозный.
– Может?!! – восхитился Валентин Сергеевич, весь облитый слезами, но тотчас приказал отчетливо: – Отставить!
– Отставить! – повторил полковник Грозный.
– Отставить! – заверещал майор.
Душко расцепил пальцы и спокойно спрыгнул на землю. Он не потирал рук, дабы привести кровообращение в норму, не кряхтел, а просто встал по стойке смирно и преданно смотрел в самое лицо генерала. Конечно же, он третью сотню не потянул бы, от силы еще раз двадцать, но никто никогда и не просил такого подвига, хотя все генералы, перебывавшие на этом зрелище, оставались уверенными, что Душко может и полтыщи!
Генерал Валентин Сергеевич сомлел окончательно. Он подошел к Душко, обнял его, ощутил ядреный запах солдатского пота, высокопарно подумал – пусть эту трудовую влагу впитает шинель моя, – и сказал:
– Молодец, сынок!
Затем генерал, стараясь чеканить шаг, отдавая честь, прошел перед полком, остановился по центру строя и произнес:
– Солдатушки!.. Ребятушки!..
У него в голове промчались кадры из старых фильмов о Кутузове и Суворове, чувства обуревали его, такие же высокие, как и у великих полководцев, и Валентин Сергеевич продолжил:
– Поклон вам низкий за службу таковую, верную! – Снял с головы каракуль с кокардой и поклонился в пояс.
Полк тоже хотел было поклониться, но цыкнул майор, и солдаты прокричали по уставу:
