— Ишь, сакуру задушил совсем!..
— Ты помнишь Ольгу?
— Какую Ольгу? — удивился Михалыч и задрал голову на Семена.
— Олечку? Ну помнишь, которая с тобой жила, когда вам было по двадцать? Ты еще сбежал от нее, когда она на третьем месяце беременности была.
Михалыч сел прямо на землю.
— А ты откуда знаешь?
— Не в том дело! Умерла она несколько дней назад, твоя Олечка! А все звали ее Петровна. Нянечкой в военном госпитале она работала, отца моего выхаживала. А вот этот, — Семен кивнул головой в сторону ушедшего и.о., — этот выгнал ее с работы, оттого она и умерла.
Михалыч продолжал сидеть на земле. Воспоминания всколыхнулись в нем, и в душе стало мокро, как будто он себя из леечки полил. Милое Олечкино лицо всплыло солнечной радостью, большими серыми глазами и вздернутым носом, и садовник задышал быстро-быстро, затем было представил Олечку старой, но у него ничего не получилось, попытался вообразить ее мертвой, но от этой затеи у него заскулило в животе голодным псом. Еще Михалыч оглядел свою жизнь, в которой были и Катеньки, и Леночки, и всякий другой разномастный женский род, только вот ребеночка так и не случилось в его жизни и предстояло умереть в одиночестве.
Старик хлопал сухими глазами и смотрел на человека-дерево, во взгляде которого воцарилось обычное спокойствие и безразличие.
— Во как! — крякнул Михалыч. — А родила она тогда?
— Кто? — не понял Семен, отвлекшись мыслью на что-то другое.
— Да Ольга же! — раздражился садовник.
— Мальчика… Впрочем, он умер малолетним.
— Ах! — вскрикнул Михалыч, и было родившаяся в нем надежда на обретение родной плоти скончалась в мгновение бабочкой-однодневкой, оставив лишь привкус чего-то сладкого, но до конца не распробованного. — Ах!..
— Давай следующего!
А следующими оказались Володя Синичкин и жена его Анна Карловна. Представ перед человеком- деревом, они сначала не узнали сына и стояли скромно, словно чужие.
— Здравствуйте, папа и мама! — поприветствовал Семен.
Супруги встрепенулись и пристально посмотрели на «нового русского пророка».
— Ты?!! — вскричал участковый.
— Я, папа.
— Что ж ты даже не позвонил! — посетовал капитан и толкнул супругу в бок.
— Погорячилась я, — призналась Анна Карловна. — Затмение на меня нашло. Простишь, сынок?
— Да нет у меня зла на вас! Вы же родители мои!
— Позвонить все-таки мог! — не унимался Володя.
— С места не могу сойти, — оправдался Семен. — Врос, понимаешь ли!
— Предназначение свое выполняешь?
— Да.
— Деревом становишься?
Семен вскрикнул. Кора подошла к самой шее, мешая человеку дышать. Кадык ходил взад-вперед, больно ранясь о крепкую древесину.
Сердобольная Анна Карловна было бросилась с надушенным платочком подтирать кровавую юшку, но Михалыч цыкнул на нее так, что она осеклась на полпути и чуть было не упала.
— Ты, говорят, сынок, мудрые пророческие вещи народу говоришь? — обратился к Семену Синичкин.
— По мере возможностей своих.
Володя зачем-то открыл кобуру, а потом опять ее за-крыл.
— Вот, мать твоя вопрос имеет. Дурацкий, конечно!
— Говори, мама.
Анна Карловна поправила прическу и спросила:
— Сынок! У меня родятся дети?
— Нет, мама, — ответил человек-дерево.
— Я так и знала! — Анна Карловна приложила надушенный платочек к глазам.
— Мы всегда это знали! — с еле заметным раздражением напомнил Синичкин.
— Есть такой Детский дом номер пятнадцать. Пойдите туда и возьмите себе на воспитание девочку или мальчика, вырастите, и тогда вы умрете, благословленные их любовью и благодарностью!
Семен опять вскрикнул. Кора перекрыла ему кадык, и он стал задыхаться.
— Идите, — прохрипел человек-дерево. — Мне совсем немного осталось! И послушайте меня, возьмите ребенка!
— Да что же это происходит! — взвыла Анна Карловна, наблюдая за агонией своего мальчика.
Синичкину тоже было не по себе, и он опять открыл кобуру, а потом закрыл.
— Идите, идите!
Михалыч подтолкнул родителей к выходу.
— Я сам о нем побеспокоюсь! Идите, идите!..
Приговаривая так, он довел супругов до выхода, объ-явил, что прием закончился, и запер дверь.
— Как ты? — спросил старик.
— Умираю, — ответил человек-дерево. — Кора душит…
— Может, ее топориком? — предложил Михалыч.
— Это плоть моя, а ты — топориком!..
— Давай-ка стамесочкой оттяну.
Садовник проворно подбежал к человеку-дереву и просунул железное жало между кадыком Семена и куском толстой коры. «Пророк» задышал лучше.
— Ты кто? — спросил Михалыч, со всем серьезом за-глядывая в затухающий взор дерева. — Божий человек, или как?
— Не знаю, — ответил Семен и закашлялся. — Надеюсь, что Божий!..
— Ну-ну… Полить водичкой?
Человек-дерево не ответил.
— Ну скажи, — неожиданно взмолился садовник. — Сколько мне еще жить?!!
Семен открыл глаза, моргая ими, чтобы не мешал соленый пот, и посмотрел на старика. И было в его взгляде столько неподдельной тоски, столько трагедии, что Михалыч невольно отвел свои бесцветные глаза и почти раскаялся в вопросе, заданном умирающему.
— Когда я умру, — прошептал Семен, — когда я умру, на моих ветках вырастут хлебные плоды. Ты их сорви и раздай по кусочку кому сможешь. Только не жадничай, пожалуйста!
— Как скажешь, родимый! — пообещал старик. — Как только за сакуру отчитываться?..
Далее Михалыч наблюдал, как древесная кора наконец перекрыла кадык, который, дернувшись в последний раз птичкой, угомонился навеки. Глаза еще вращались, но не было уже в них осмысленности, не было глубины. Они обмелели, будто после засухи.
Вслед за кадыком кора обняла щеки «нового русского пророка», затем добралась до носа, а в конце замкнулась крепкими объятиями на затылке человека-дерева. Человека больше не было, осталось одно дерево. Затем Михалыч с большим удивлением увидел, как на дереве распустились почки, зазеленел, словно в убыстренной съемке, лист, ловко сформировался плод и в считанные минуты созрели настоящие хлебы.
— Надо же! — развел руками Михалыч.
Старик выудил из походного чемоданчика секатор и в несколько движений срезал плоды. Булки пахли так вкусно, что садовник не удержался и куснул от одной. Через минуту он был вынужден схватиться за пах, так как впервые за последние пятнадцать лет испытал прилив мужской силы.
— Вот это хлебушек! — радовался он.
