К одиннадцати утра я довольно сильно подустал. Да и как не устать, когда уже восемнадцать корзин с головами и столько же подвод с окороченными туловами было отвезено к Донскому монастырю, где их предварительно сожгут и захоронят в безымянных могилах.
Хаванагила принес мне миску с бараньей похлебкой и налил сулею «Столичной». Я хватанул ее всю, выхлебал баранью похлебку и прилег вздремнуть прямо здесь, на лобном месте, с которого Хаванагила смыл кровь. Для всякой работы силы нужны, а для моей особливо. Ежели хочешь от работы своей удовольствие получать. Чтобы высот достичь и всенародного уважения за труд свой. Чтоб память была обо мне, чтобы назидание будущим поколениям. Чтоб будущие палачи, когда меня уже не будет, равнялись на меня, чтобы множились их ряды, чтобы совершенствовались они в своем ремесле. Потому что Великой России надобны и Великие Палачи. Так что уже в два пополудни, отдохнув и сменив рубаху, я был готов продолжать работу.
И надо ж такому случиться, что первым ко мне взволокли батюшку Лолиты моей. Он старался не смотреть мне в глаза. Да и сил особых у него не было, чтобы голову поднять. Видно, неплохо пацаны из Пыточного Приказа над ним потрудились. Тож работу свою любят. Подвели его преображенцы к плахе, поставили перед ней на колени и хотели голову на плаху бросить, да я их приостановил. Тряпку, которой топор обтирал, в бадью с водой окунул и протер лицо Василия Трофимовича от запекшейся крови.
– Не боись, Василий Трофимыч, я к тебе по-родственному. Я тебя по-быстрому. С одного удара.
Он узнал меня по голосу, потому что видеть не мог. Потому что пацаны из Пыточного Приказа глаза ему выкололи. Не, я их понять могу. Должно, молчал Василий Трофимович под пытками, а они долг свой исполнять должны, вот глаза ему и выкололи. Наверняка сначала хотели с ним по-хорошему, мол, как, да что, да с кем, а он простых слов не понимал, кнута не слушал, дыбу всерьез не воспринимал. Вот они ему глаза и удалили. Да и зачем они ему, ежели завтра, сегодня то есть, он их и так вместе с головой лишится.
Так что узнал он меня по голосу.
– Давай, – шепелявит он (зубы ему при допросе выщелкали), – не тяни. Делай свое холопское дело. Только, как перед Богом прошу, дочку мою сбереги.
– Это, Василий Трофимыч, без сомнения. За мной она – как за каменной стеной. А насчет холопства, это ты меня обижаешь. Вот как есть обижаешь. Сильно обижаешь. Потому как не холопствую я, а волю цареву с радостью сполняю.
– То-то и беда, сынок, что холопствуют у нас на Руси не из-под палки, а с радостью. Должно, Господь нам такую участь определил. Ну, давай, что ли... – и он положил голову на плаху.
– Ну ладно, батюшка, – сдерживая слезы, сказал я, – не поминай лихом. Ничего личного, только бизнес, – и взмахнул топором... – Отчизна жертвы требует, – добавил я, протирая топор.
А Лолиту вместе с матушкой Ефросиньей, несмотря на все мои хлопоты, отправили на Север, в лагерь для ЧСИР – членов семей изменников Родины. Это я для молодежи разъяснил, для тех, кто помнить не может, и для стариков, которые помнить не хотят.
Я пить начал сильно. Так сильно, что это стало не помогать в работе, а наоборот... Ну, меня по цареву указу в отставку отправили. Тем более что дела в Отечестве вполне наладились, стабильность какая ни на есть появилась, в народишке какой-никакой достаток образовался. И без меня государи-императоры вполне могли обойтись. Рази что через какое-то время в столице пятерых бунтовщиков вешали, но к виселицам у меня душа не лежит, так что меня не обеспокоили. А расстрел в затылок уж совсем дело подлое. Бездушное. Мое дело топор. Так что топор – самое честное дело. Но не всегда. Вот когда один малый, из разночинцев, стал звать к топору, чтобы по примеру одного бандита народу волю дать, я на это дело сильно осерчал. Потому что негоже сугубо индивидуальное палаческое дело превращать во всенародное. Страшное дело, когда весь народ в палачестве участвует, когда весь народ купается в крови и тем самым оскотинивается до невозможности. Потому что теряет меру вещей – кажного человека. И уничтожает человека в себе и во всем народе. Пусть уж отдельные государственные люди отвечают. Я, к примеру. Потому что я уже и не человек, а государство. Но никак невозможно, чтобы весь народ пред Господом оказался виноват. И к уничтожению себя приговорил. Не физически, а человечески.
К тому же пенсион мне положили вполне приличный вдобавок к казенному провианту. Да и квартиру свою, от государства даденную, я приватизировал. Хаванагила за мной приглядывал. Казалось, живи не хочу. Но душа моя была устремлена к Лолите. Я даже к девкам перестал ходить. Не мог. После того нашего последнего вечера, когда она прижалась ко мне своими невеликими грудями, глаза мои на женщин смотреть не могли.
Глава 12
Бензольное кольцо – это замкнутая цепочка (цикл) из шести атомов углерода, соединенных d- связями и единой замкнутой p-системой электронов. Обалдеть!
Глава 13
В начале XVIII века сэр Иссак Ньютон, эсквайр, записал в дневнике своего компа: F = Gm1 · m2/r2, что означает: сила F взаимного притяжения материальных точек с массами m1 и m2, находящихся на расстоянии r друг от друга, равна тому, что написано в начале иностранными буквами, где G – гравитационная составляющая. В узких ученых кругах его называют Законом всемирного тяготения. Это произошло у него по осени в саду университета города Кембридж, когда он, сидя под яблоней, писал любовный стишок обитавшей близь университета юной эсквайрше. В поисках рифмы он поднял голову, на которую ему свалилось (по многочисленным репрезентативным свидетельствам) яблоко. Тут-то он и открыл этот закон. Это событие со всей несомненностью свидетельствовало о существовании Бога. Ибо, если бы Он этот закон не создал, то Ньютону нечего было бы открывать. Ибо нельзя открыть бутылку водки, если бутылки водки нет. А водку-то уж точно создал Бог.
Если же вас не устраивает подобное доказательство существования Бога, если вы считаете его недостаточным и некорректным (хотя что может быть достаточнее и корректнее водки), предлагаю вашему вниманию следующие доказательства, основанные на строгой философско-математической основе.
Итак, мы имеем факт падения осеннего яблока на голову Исаака Ньютона. Выделяем два аспекта: падение осеннего яблока и голову Исаака Ньютона. Падение осеннего яблока – состояние имманентное, соответствующее внутренней сущности осенних яблок. Второй аспект – голова Исаака Ньютона – тоже состояние имманентное, соответствующее человеческой сущности Исаака Ньютона. Но вот ПАДЕНИЕ осеннего именно ЯБЛОКА на голову именно ИСААКА НЬЮТОНА в конкретный день, в конкретный час да еще под конкретной яблоней – явление трансцендентное, выходящее за пределы человеческого опыта, или, выражаясь языком неотомистов, сверхъестественное, потустороннее. Только Благодать Божья могла осуществить такое невероятное совпадение, что служит философским доказательством существования Бога и Божьей Благодати. Потому что иного, во всех смыслах приличного, человека рельсом по голове фигачь – никакого закона из головы не выбьешь, кроме мозгов.
Также сэр Исаак Ньютон, эсквайр, открыл еще много чего: зеркальный телескоп, дифференциальное и интегральное исчисления, классическую механику. И действие равно противодействию. Насчет исчислений ничего не могу сказать, а последний закон Ньютон просто свистнул у одного малого, переведя на английский с арамейского слова: «И прости нам долги наши, как прощаем должникам нашим». Но я ему это прощаю.
И, господа, давайте выпьем за этот сформулированный сэром Исааком Ньютоном, эсквайром, закон, звучащий в переводе с английского и арамейского: «Ты – мне, я – тебе». Выпьем за то, чтобы мы всегда ели осенние яблоки и нам на голову не падали рельсы, чтобы этот факт не рождал в нас несбыточных надежд на всемирную славу. Вперед!
Глава 14
И тут через какие-то годы в сумеречный час, когда мы с Хаванагилой пили чай с ромашкой, в квартиру нашу постучал человечек – хлипкий, морщинистый до неразличения возраста и худой до почти полного несуществования. Как сказал, по реабилитации его выпустили. И записку передал от девицы под номером Ю-2387, коя лежала в больничке, где он отбывал свой четвертак лепилой. Имени ее он не запомнил. Как-то ее по-киношному звали. И пропел: «Фадо-фатиньо, любимый танец мой, фадо-фатиньо танцуем под луной, под португальским под волшебным небом нашим, фадо-фатиньо, свой любимый танец, пляшем...» А в записке написано: «Прощай, моя любовь, прощай».
– Хрусталев!.. – крикнул я. – Машину!.. Гони!..
