его боевой активности.
Во время уличных боев в Берлине политотдел армии издавал массовыми тиражами листовки, также рассказывавшие о мужестве и героизме представителей разных национальностей нашей великой Родины.
В моем личном архиве, например, сохранилась одна из них, посвященная парторгу батальона из 674- го стрелкового полка лейтенанту Каримджану Исакову. В боях за Берлин он показал себя не только отличным партийным вожаком, по и дерзким, бесстрашным воином. По его инициативе воины батальона, в первую очередь коммунисты, в совершенстве овладели трофейными фаустпатронами и умело использовали их для уничтожения вражеских танков, самоходных установок, расчетов артиллерийских орудий, для подавления пулеметных точек.
Лейтенант Каримджан Исаков одним из первых ворвался в здание рейхстага и смело, как подобает коммунисту, дрался с засевшими там эсэсовцами.
Командир полка подполковник Плеходанов в представлении на присвоение лейтенанту Исакову звания Героя Советского Союза охарактеризовал его как отличного воспитателя воинов, волевого офицера- организатора, человека изумительной отваги, любимца личного состава полка. А было ему в ту пору всего 23 года.
Почти через три десятка лет после окончания войны в Москве, в Центральном музее Вооруженных Сил Союза ССР, я случайно встретил стройного моложавого полковника. Это был Каримджан Исаков.
Разговорились. Вспомнили о войне, о друзьях-товарищах, о боях за Берлин. Каримджан рассказал, что после Победы решил навсегда посвятить свою жизнь службе в Советской Армии. Учился, получил высшее военное образование, служил во многих гарнизонах и в конце концов снова вернулся в родной Узбекистан, где возглавлял облвоенкомат Наманганской области.
Но не будем опережать события, а вернемся снова в Берлин 1945 года. 2 мая с разгромом берлинской группировки врага война тем не менее не закончилась. Она продолжалась не только на территории Чехословакии, но и в самой Германии, например в западных пригородах Берлина, где советские войска доколачивали остатки еще не сложивших оружие эсэсовцев. Но в центре Берлина, в расположении войск 3 -й ударной армии, было уже тихо.
Наступившая тишина радовала, потому что она предвещала скорое, очень скорое наступление долгожданного мира. И вместе с тем в эти дни перед командованием, Военным советом и политотделом армии встали новые, не менее сложные задачи, чем вооруженная борьба с врагом. Надо было обеспечить питанием мирных жителей Берлина, а также военнопленных, сделать все необходимое для поддержания порядка в разрушенном городе.
Разумеется, главную заботу об этом взяли на себя Военный совет фронта, районные и участковые военные комендатуры. Однако многие вопросы, связанные с нормализацией жизни в Берлине, приходилось решать непосредственно и войскам. Прежде всего — тыловым частям, подразделениям и службам, командирам, политработникам и даже партийным и комсомольским организациям.
Требовалось значительно увеличить подвоз продуктов питания, наладить бесперебойную работу множества дополнительных полевых кухонь, а несколько позже, когда для населения Берлина были введены нормы снабжения продовольствием, организовать его правильное распределение, вводить в строй городские пекарни и столовые. Одним словом, хотя бои и закончились, но работать приходилось, как и прежде, по-фронтовому. Офицеры политотдела армии дни и ночи проводили в войсках, многие работали в тыловых частях.
Это была армейская жизнь. А она нередко выдвигала и такие проблемы, которые, казалось, не имели непосредственного отношения к политотделу армии. Чтобы рассказать об одной из них, позволю себе вновь вернуться к самому началу мая.
Во второй половине дня 2 мая генерал-полковник В. И. Кузнецов, а вместе с ним и многие другие руководящие генералы, старшие офицеры управления, штаба, политотдела армии осматривали места только что закончившихся боев. Побывали в «доме Гиммлера», в здании Кроль-Оперы, у Бранденбургских ворот, в здании рейхстага. Читали многочисленные надписи на стенах домов, оставленные воинами-победителями: «Дошли от Москвы до Берлина!», «Мы в Берлине!», «За кровь земляков — никопольцев, москвичей, орловцев, кубанцев, тамбовцев, ореховозуевцев мы отомстили. Майор Буланый, майор Шеленков, майор Якунин, капитан Симонов, старший лейтенант Свиридов…». Их было много, подобных надписей. Особенно запомнилась такая: на стене одного из домов на перечеркнутом фашистском лозунге «Берлин никогда не сдастся» — всего несколько слов по-русски: «А я в Берлине. Сидоров».
Позже советский поэт и писатель Евгений Долматовский назовет надписи на стенах рейхстага и других зданий поверженного Берлина «автографами Победы». Под таким названием они войдут и в историю Великой Отечественной войны. Оставили такие свои автографы на развалинах рейхстага и многие из нас, руководящих командиров и политработников армии.
Когда возвращались на Кенингс-плац, к командующему армией В. И. Кузнецову обратился только что прибывший офицер штаба и доложил, что в числе захваченных в плен гитлеровских генералов находится личный представитель гросс-адмирала Дёница при бывшей ставке Гитлера вице-адмирал Фосс, который на допросе показал: 30 апреля Гитлер, а 1 мая Геббельс покончили жизнь самоубийством.
— Запоздали вы, дорогой товарищ, с докладом. О самоубийстве Гитлера и Геббельса уже известно, — выслушав подполковника, сказал Кузнецов.
— Но мы не знаем всех обстоятельств самоубийства.
— Ну что ж, если вас это интересует, допросите вместе с работниками «Смерша» Фосса еще раз. Пусть расскажет поподробнее. Пригодится для истории, — согласился командарм. И ко мне: — Вы, Федор Яковлевич, проследите, чтобы все там было, как говорится, на уровне.
Так совершенно неожиданно мне пришлось заниматься этим, прямо скажем, не очень приятным делом.
Вице-адмирал Фосс оказался не только личным представителем гросс-адмирала Дёница в фашистской ставке, но и приближенным самого фюрера. Он показал, что последний раз говорил с Гитлером во второй половине дня 30 апреля. Фюрер, по словам Фосса, объявил о том, что кончает жизнь самоубийством, и приказал сразу же после смерти сжечь свой труп. Он, Фосс, лично видел вечером 30 апреля сильно обгоревший труп фюрера.
Во время пленения у Фосса изъяли адресованную гросс-адмиралу Дёницу телеграмму за подписями Геббельса и Бормана. Она была следующего содержания:
«Гросс-адмиралу Дёницу.
Вчера в 15.30 фюрер скончался. Завещание от 29.04 возлагает на Вас пост рейхспрезидента, на рейхсминистра доктора Геббельса — пост рейхсканцлера, на рейхсминистра Бормана — пост руководителя партии, на рейхсминистра Зейсс-Инкварта — министра иностранных дел.
Завещание, согласно распоряжению фюрера, было направлено из Берлина Вам, фельдмаршалу Шернеру… Рейхсляйтер Борман будет еще сегодня пытаться прибыть к Вам, чтобы информировать Вас о положении.
Доктор Геббельс, Борман»[19].
Примерно в то же самое время, когда повторно допрашивали пленного вице-адмирала, в 207-й стрелковой дивизии контрразведчики при проверке задержанных нашими патрулями по различным причинам немцев установили, что двое из них до последнего времени работали при рейхсканцелярии: Вильгельм Ланге более десяти лет был поваром в рейхсканцелярской столовой, а Карл Шнайдер — механиком гаража. По роду своей службы оба они хорошо знали в лицо многих главарей фашистской Германии.
— Спросите у них, видели ли они когда-нибудь лично Геббельса и смогут ли опознать его, — распорядился старший следователь контрразведки 79-го стрелкового корпуса майор Быстрое, связавшись по телефону с начальником отдела «Смерш» 207-й стрелковой дивизии.
Тот подтвердил, что Вильгельм Ланге очень хорошо знает Геббельса, неоднократно видел его в рейхсканцелярии и опознать, безусловно, сможет. Механик гаража Карл Шнайдер тоже не раз видел фашистского министра пропаганды, когда тот приезжал в рейхсканцелярию.
— Срочно привезите сюда повара и механика. Нам нужна их помощь, — попросил Быстрое дивизионного контрразведчика.
Вскоре оба немца в сопровождении офицера дивизионной контрразведки прибыли на «виллисе» в
