Они явились в лагерь Артабаза, и Митрадат сказал троюродному брату:
- Я думаю, что царь простит меня, если мы сегодня ночью захватим Датема. Ты же знаешь, я никогда не поднимал оружия против царя и войском не командовал. Но не мог же я идти против воли отца!
Артабаз велел стеречь Митрадата, а Ариея, Фарха и Фируза взял с собой, отобрал сотню всадников, словно они Клеарховы пафлагонцы, и уехал. С ним был его деверь Мемнон, грек, как и Клеарх.
На рассвете они вернулись. Митрадат сидел все в той же палатке под стражей; ему нашли какую-то гетеру, бывшую при войске, та сидела и кормила грудью ребенка.
- Друг мой Митрадат, - сказал Артабаз. - Датем хотел тебя убить, его голова - этого слишком мало, чтобы заслужить прощение царя. Что ты на это скажешь?
- Скажу, что мой друг Реомифр скоро вернется из Египта.
Реомифр должен был вернуться с пятьюдесятью кораблями и пятьюстами талантами, подарком мятежника Таха; а сам Tax, или, точнее, афинянин Хабрий, должен был соединиться с Оронтом и идти через Месопотамию на Сузы.
- Друг мой Митрадат, - сказал грек Мемнон, деверь Артабаза. - У тебя много друзей, и голова друга - этого слишком мало, чтобы заслужить прощение царя.
- Хорошо, - ответил Митрадат.
Ариобарзан был в это время в мисийском городе Кие, в пяти парасангах от лагеря. Митрадат подскакал к городу с сотней всадников в полдень. В город его пустили беспрепятственно, а в отцовском доме начальник стражи так удивился ребенку на его руках, что ничего не понял и только потом спросил:
- А почему ты без оружия? Эй! Да я не узнаю твою свиту!
Стража стала вытаскивать мечи, но было уже поздно.
Ариобарзан не успел покончить с собой; когда его потащили по двору, он увидел сына с каким-то сосунком на руках и, не удержавшись, сказал:
- Стало быть, права была все-таки гадалка! Как звали этого грека. Эдил?
Артабаз, сын Фарнабаза, был человек жестокий и знал, что Митрадат не переносит вида пыток. Ариобарзана он велел пытать долго и потом распять, а сына его заставил стоять рядом и глядеть, так что Митрадат потерял сознание раньше отца.
x x x
Среди удач одно лишь огорчало Клеарха - брат его Сатир, к которому тиран был необычайно привязан, хворал и таял на глазах. Зиму он провел в загородном поместье, а накануне Дионисий вернулся в город.
На Дионисиях сначала носили Диониса, потом закалывали быка. Приносили жертву вот как: жрец посылал гонца за каменным топором, особый человек изготавливал топор, особый - наливал масло, потом гонец относил все это жрецу, тот убивал быка. После этого начинался суд: разбирались, кто виновен в смерти быка. Жрец говорил, что не он, гонец говорил, что не он. Тот, кто делал топор, и тот, кто наливал масло, также оправдывались. Так что убийцей оказывался топор - его наказывали плетьми и бросали в пропасть. Из этого можно заключить, что боги нравом подобны народу и царям.
Жрецом второй год был Клеарх, гонцом - Сатир.
За два дня до праздника Сатир приехал в город, и старые товарищи пришли звать его на пирушку. Сатир колебался. Клеарх чуть не силой послал его, надеясь, что это развлечет брата. С этой пирушки Сатир вернулся совсем больной.
Клеарх бросил дела и весь день провел у постели брата, не находя себе места от беспокойства. К вечеру Сатир, казалось, оправился. Клеарх тем не менее, потрогав его лоб, запретил подниматься назавтра с ложа. Сатир возражал, Клеарх пришел в бешенство, что с ним теперь иногда случалось, разбил дорогую вазу, потом плакал и просил у брата прощения.
Ушел он от его ложа, только когда на небе показались Плеяды. Сатир крепко спал и дышал, казалось, ровно.
x x x
Сатир очнулся лишь после полудня. Ему показалось, что он чувствует себя лучше; он поспешил умыться и одеться и, несмотря на протесты раба-фракийца, выскочил из дому. Процессия, однако, давно покинула город; Гераклея стояла пустая, усыпанная венками и гирляндами и населенная одними веселыми, но безмозглыми птицами, переполненная запахом томящейся пищи.
Сатир побежал по священной дороге. Дорога эта, как я уже говорил, протяженностью в тридцать стадий, вела к пропасти шириной в два плефра, куда Геракл спускался за Кербером, и к пещере со святилищем и небольшим храмом рядом.
Добравшись до огромного платана у поворота, Сатир увидел, что процессия уже остановилась у святилища. Делались последние приготовления, солнце стояло прямо над головами ликующих людей; скала, усаженная живыми деревьями, как бы являла собой подобие сцены; девушки в нарядных одеждах сплетались и расплетались, подобно розовым венкам, увенчивающим их головы.
То ли солнце, то ли вид толпы, то ли запах благовоний и людского пота вдруг дошел до Сатира - юноша побледнел, в глазах у него закружилось; раб-фракиец, ковылявший следом, подхватил его и усадил в тень, под платан. Сатир как бы остался единственным зрителем наверху огромного амфитеатра.
Как я уже говорил, платан у дороги и пещеру разделяла широкая расселина, как бы помещая пещеру и храм на воздушном полуострове; раньше процессии огибали этот островок, в этом же году выстроили и украсили лентами резной мост, сделав путь прямым. Многие говорили, что, по учению магов, по такому мосту, который называется Чинват, ходят после смерти души, причем плохие срываются и падают в бездну; однако мост Чинват тоньше волоса, ведь душа идет по нему одна-одинешенька, а тут выстроили широкий, для народного шествия.
Далеко внизу Сатир увидел брата в женской одежде, роскошью не уступающей персидской, с лентами на запястье и увенчанного, как жертва, венком, подобного самому Дионису; Дионису, прошедшему всю Азию, Дионису, растерзанному и воскресшему, Дионису, который охотнику представляется львом, воину - конем, земледельцу - виноградной лозой; ведь как деньги воистину деньги только тогда, когда на них можно купить любую вещь, так и бог воистину бог только тогда, когда любой человек может в нем видеть наиважнейшую для этого человека суть.
Итак, Клеарх стоял в самой гуще толпы, у алтаря, подобный двойнику Диониса, ведь у каждого бога есть свой двойник; греки изображают его смертным сыном бога, Гераклом или Тесеем, а персам такой двойник представляется насмешкой над Ахура-Маздой и порождением Аримана.
Клеарх заметил брата и даже поднял было руку, но тут вокруг него закружилась толпа всяческих масок: одни изображали воинов, другие разбойников, третьи - философов в широких плащах; были тут и рыбаки, и земледельцы, и мариандины, и птицеловы, и персы, и женщины, и птичьи хари, и звериные, одни настоящие, другие ряженые, лев возлежал с ягненком, как в золотом веке, а иные и вовсе представлялись широкой запеканкой или огромным фаллосом. Крик стоял невообразимый.
Предосторожности ради рядом с Клеархом было несколько преданных ему пафлагонцев, в том числе командир их Атуса. Атусе это зрелище было внове, и он спросил Клеарха.
А т у с а. Друг мой! Я слыхал, что представления в честь Диониса у греков называются то трагедиями, то комедиями. Скажи мне, какая между ними разница и как называется это представление?
К л е а р х. Друг мой! То, которое ты видишь, несомненно, комедия. Для такого утверждения есть следующие основания: во-первых, тут действуют конкретные современники, а не вымышленные герои древности; все заканчивается непристойным торжеством и изобильным пиром, в то время как трагедия заканчивается гибелью и смертью; и в-третьих, герои трагедии, не лишенные известных недостатков, но сами по себе достойные победы и возбуждающие наше сочувствие, гибнут вследствие ударов судьбы, расстраивающей даже наилучшие планы.
Что же касается комедии, то она с самого начала изображает мир, вывернутый наизнанку, тут победа остается не за роком, а за неправедными и обманщиками и все кончается, как я уже сказал, невиданным изобилием в связи с земным воцарением бога.
Тут Клеарх опять заметил брата под деревом по ту сторону моста, указал на него и сказал Атусе.
К л е а р х. Вот, пожалуйста, что я говорил о комедии? В трагедии Пенфей, в женском одеянии прокравшийся на таинства Диониса, впал в бешенство и был растерзан менадами, а в комедии, как видишь, брат мой, наоборот, выздоровел, чудесным образом избавившись от вчерашней лихорадки.
А т у с а. Кто такой Пенфей?
К л е а р х. Это одно из прозвищ Диониса: бог хотел обмануть своих почитателей, представив дело так, что бога якобы можно убить.
Меж тем не один Клеарх заметил Сатира под деревом, трое или четверо молодых людей, вчерашние его
