'установку'. И никто этому не удивлялся! Как видно, у нас в стране мидовским чиновникам по самой своей профессии изначально отводилась роль флюгеров: их собственное мнение не требовалось ни старому, ни новому министерскому начальству.
В 1988 году в советский дипломатический и политический обиход прочно вошло словечко 'новое мышление', о котором я уже упоминал ранее. Ушлые японские комментаторы сразу же стали истолковывать это словечко как отказ Советского Союза от жесткого идеологического и военного противостояния с США и его готовность идти в дальнейшем на различные уступки Западу. Предполагалось в их комментариях и появление у Советского Союза готовности идти на уступки японским территориальным требованиям.
И надо сказать, что надежды японских советологов на то, что в ходе горбачевской 'перестройки' произойдут перемены в подходе советского руководства к территориальному спору с Японией, к сожалению, имели под собой определенные основания. Весь ход событий в Советском Союзе чем далее, тем более укреплял их надежды.
Уже летом 1988 года для токийских наблюдателей стало очевидным, что с началом разговоров о 'новом мышлении' в Советском Союзе исчезло единство взглядов на японские территориальные притязания. На поверхность всплыло, в частности, стремление группы амбициозных газетных и телевизионных обозревателей типа А. Бовина, В. Цветова и О. Лациса, ссылаясь на свои 'личные мнения', ставить под сомнение правомерность прежнего курса МИД СССР на непризнание существования 'территориального вопроса' в советско-японских отношениях. Смысл их высказываний сводился к тому, что 'новое мышление' предполагало открытие широкой дискуссии с Японией по данному вопросу. Тем же из своих коллег, кто был не согласен с таким 'новым мышлением' и выступал по-прежнему за твердый отпор японским территориальным притязаниям, некоторые из них стали наклеивать такие пренебрежительные ярлыки как 'консерватор', 'догматик' или 'великорусский шовинист'.
Влияние этих 'пионеров нового мышления' стало все заметнее проявляться в отдельных газетных статьях, в передачах телевидения, а также на японо-советских симпозиумах. что, естественно, сразу же фиксировалось японскими корреспондентами и доводилось до сведения своих соотечественников. Примером тому могло быть освещение в японской печати хода шестой (и как стало ясно потом - последней) советско- японской Конференции круглого стола, состоявшейся в Москве с 17 по 19 октября 1988 года. В отличие от всех предыдущих конференций ряд ее советских участников, в основном журналистов, претендуя на 'новое мышление', выступил в пользу 'более внимательного', чем прежде, отношения к японским территориальным требованиям, что не без радости было отмечено японской печатью103.
Отмечала, в частности, японская печать высказывания некоторых советских участников конференции в пользу возврата министерства иностранных дел СССР к признанию той части Совместной советско-японской декларации 1956 года, где выражалась готовность передать Японии в случае подписания ею мирного договора острова Хабомаи и Шикотан104. Не осталась незамеченной японскими наблюдателями и облетевшая конференцию новость об уходе со своего поста заместителя заведующего международным отделом ЦК КПСС И. И. Коваленко, который, как знали все японские политические деятели, в течение долгих лет был ответственен за политику КПСС в отношении Японии. А ведь для японцев не было секретом, что именно Коваленко открыто высказывал решительное неприятие японских территориальных требований.
Обнадеживал японские правительственные круги и поворот в советско-американских отношениях, принявших после майского (1988 г.) визита президента США Рейгана в Москву скорее дружественный, чем враждебный характер. Окрылили, в частности, японских дипломатов сообщения о том, что в беседах с Горбачевым Рейган лично коснулся вопроса о советско-японском территориальном споре и якобы даже просил своего собеседника пойти навстречу Японии в этом споре105.
Однако 'большие надежды', порожденные у поборников японских территориальных притязаний высказываниями отдельных советских участников шестой Конференции круглого стола, оказались преждевременными, ибо эти высказывания отражали мнения далеко не всей советской делегации. В пользу территориальных уступок японцам выступали тогда либо журналисты и научные работники, подвизавшиеся на освещении в печати проблем Японии и извлекавшие не только духовные, но и материальные выгоды из своих частых поездок в Страну восходящего солнца, либо представители только что появившихся на свет совместных советско-японских предприятий, для которых репутация 'друга Японии' стала важнее, чем доброе имя защитника интересов отечества. Однако вся эта публика не определяла позиции МИД СССР, которая по-прежнему формировалась руководством центрального партийного аппарата КПСС при участии министерства обороны, КГБ и других ведомств. А перемены во взглядах отдельных руководителей МИД в то время еще не находили подтверждения в официальных документах. В дни, предшествовавшие началу шестой конференции, 6 октября 1988 года, заместитель министра иностранных дел И. Рогачев на встрече с иностранными журналистами решительно отверг всевозможные домыслы японской печати и заявил, что в территориальном споре с Японией 'позиция Советского Союза остается неизменной и принципиальной'106.
Однако жесткие заявления И. Рогачева не рассеяли моих сомнений в твердости мидовского курса на отпор японским территориальным притязаниям. Уж очень вялыми, беззубыми и расплывчатыми стали высказывания по поводу японских территориальных домогательств некоторых из влиятельных лиц, приезжавших в Токио из Москвы и выступавших на совещаниях у посла, да и перед японцами.
В последней декаде октября 1988 года в Японию по приглашению руководства правящей либерально- демократической партии прибыл мой прежний приятель и начальник - один из советников Горбачева и Шеварднадзе, член ЦК КПСС, директор ИМЭМО, академик Е. М. Примаков. Целью его приезда было участие в симпозиуме по проблемам будущего развития стран АТР, организованном правящей партией. Приглашение руководящего работника КПСС на этот симпозиум расценивалось в японской прессе как случай беспрецедентный,
Для организаторов симпозиума смысл присутствия Примакова и его выступления на симпозиуме заключался в том, чтобы выслушать из первых уст, как относились кремлевские приверженцы 'нового мышления' к японским территориальным требованиям и чего можно было ждать от предстоявшего в декабре того же года визита в Японию Шеварднадзе. Но, пожалуй, главная причина приглашения Примакова на симпозиум крылась в том, что именно Примаков вместе с группой научных сотрудников подведомственного ему института являлся, по догадкам японцев, наиболее влиятельным инициатором разработки планов новой советской стратегии по отношению к Японии стратегии, предполагавшей отход от той твердой позиции, которая противопоставлялась японским домогательствам во времена Брежнева и Громыко.
Не берусь сказать, утвердились ли японские эксперты в своих догадках или нет, но заявления Примакова на симпозиуме, как и его интервью центральным японским газетам, дали им, несомненно, немало пищи для аналитической работы и выявления настроений советского руководства.
С первого взгляда ряд высказываний советского гостя звучал по отношению к Японии критически. Так, по сообщениям японской печати, Примаков осудил 'ультимативный характер' заявлений японского МИДа об отказе обсуждать условия мирного договора с СССР до тех пор, пока не будут удовлетворены японские притязания на Южные Курилы. Во-вторых, он упрекнул японцев в том, что в переговорах с Советским Союзом они концентрируют все внимание лишь на территориальных требованиях, откладывая в сторону другие проблемы двусторонних отношений. В-третьих, он подверг критике руководителей МИД Японии за неумеренность и негибкость в их притязаниях на четыре острова, за отсутствие у японских дипломатов готовности идти на компромиссы, исходя из более реалистических оценок сложившейся ситуации107.
Все это говорилось, правда, в очень осторожных и расплывчатых выражениях. И все-таки, несмотря на эту расплывчатость, японские политические эксперты увидели в высказываниях советского гостя скрытые намеки на готовность правительственных кругов Москвы к отказу от заявлений, сделанных в 1960 году по поводу статьи 9 Совместной советско-японской декларации 1956 года и к заключению мирного договора с Японией на условиях, обозначенных в этой статье, то есть на условиях передачи Японии по заключении мирного договора островов Хабомаи и Шикотан108.
Выступая в таком ключе с туманными уклончивыми и вроде бы ни к чему не обязывающими заявлениями, Примаков полагал, видимо, что таким путем он зондирует настроения японского правительства и выясняет: а не клюнет ли оно на некий 'компромиссный вариант' решения территориального спора, с идеей которого уже тогда носились некоторые из сотрудников ИМЭМО?
