касалось самого Пселла и его друзей, он возмущался чиновным произволом, а когда насильник-откупщик был его приятелем, Пселл умолял наместника провинции о снисхождении к нарушителю закона: откупщик-де поиздержался, ему надо поправить свои дела, что стоит наместнику лишь сделать вид — слышать, мол, не слышал и видеть не видел.
Скромные же ученые, которые пренебрегли карьерой и в уединении писали книги, говорит Иосиф Ракендит, не имели возможности претворить в жизнь свои идеи.
Неумеренное самовосхваление сменяется порой у одних и тех же византийских авторов крайним самоуничижением. Написанная со спокойным достоинством, утверждающая четкие нравственные принципы «История» Хониата — редкость в византийской литературе.
Деятели ромейской науки разделяли со своими невежественными современниками веру в знамения, предсказания и чародейства, вещие сны и наговоры, не говоря уже о мощах, иконах и прочих реликвиях. Закон определял суровую кару для знахарей и колдунов, которых обвиняли в связи с демонами и приравнивали к еретикам, но знахари и колдуны не переводились.
Анна Комнин сообщает, что Алексей I изгнал из столицы астрологов как шарлатанов, но этот же василевс, когда поползли тревожные слухи в связи с появлением кометы, поинтересовался мнением эпарха Василия, который сам оказался астрологом. Константин IX готов был объявить о «святости» покойной Зои, увидев на отсыревших покровах ее гробницы выросший гриб. При похоронах Исаака I Комнина в его могиле скопилась вода — одни сочли это знаком гнева господня за дела покойного, другие — признаком раскаяния усопшего. Ученейший аристократ Михаил Атталиат глубокомысленно отметил, что оба толкования «полезны»: одно вызывает страх перед богом, а другое питает надежду на его милосердие.
Мало причастный к наукам Кекавмен высмеивал веру в вещие сны, а эрудированный Скилица слепо доверял им. Патриарх Никифор в IX в. даже составил сонник, в котором дал толкование, так сказать, «типичных» сновидений.
Итак, сколь ни трудно было в Византии получить образование, по сравнению с передовыми средневековыми странами Западной Европы Византия IX–XII вв. заметно выделялась и относительной распространенностью грамотности в широких слоях простого (особенно — городского) населения и уровнем образованности своей интеллигенции. Византийцы учили грамоте детей не только потому, что грамотный человек, как правило, с большим успехом обеспечивал себе сносные условия существования, но и потому, что образованность ценили и уважали в самых широких кругах византийского общества.
Что же касается цели всего воспитательного процесса, то она, насколько позволяет об этом судить поучение Кекавмена, состояла в том, чтобы привить воспитуемому практические навыки борьбы за существование, которые способствовали бы не только сохранению унаследованного от родителей имущественного и социального статуса, но и достижению большего успеха.
Глава 8
ВИЗАНТИЙЦЫ И ИНОСТРАНЦЫ
В течение всей своей жизни византиец постоянно слышал вокруг себя иноплеменную речь. Вплоть до конца XII столетия Византийское государство было многоплеменной державой. Иноплеменники — жители империи могли бегло говорить по-гречески, могли изъясняться с трудом, могли вовсе не знать этого языка. И тем не менее, если они жили в пределах империи, то считались такими же «ромеями», как и греки по рождению. «Ромеями» не признавались только те подданные императора, которые не были правоверными христианами, как, например, подвластные империи арабы-мусульмане в малоазийских пограничных районах, язычники (печенеги и половцы) на Балканах, евреи на Пелопоннесе и в столице, армяне-монофиситы Фракии.
Однако с конца Х в. в византийском привилегированном обществе стали все чаще обращать внимание и на этническое происхождение «ромея» — грек ли он родом, а если нет — то насколько ему удалось овладеть господствующей греческой культурой, уподобиться по мироощущению греку — представителю византийской элиты. Стать 'истым ромеем' было важно иноплеменнику, чтобы сделать карьеру и завоевать прочное положение в обществе. Некий Ливелий, происходивший из Антиохии, «испытал», по словам Атталиата, воспитание «ассирийское» (сирийское) и «ромейское», но, с удовлетворением констатирует писатель, стал ромеем. Повелитель Атталии Алдебрандин, родом италиец, по воспитанию и складу ума, с похвалою замечает Никита Хониат, являлся ромеем.[1]
Именно «византинизму» — этому 'интернационально-космополитическому эллинизму', полагал русский ученый А. П. Рудаков, удалось направить в русло единой культуры «общенациональные» и местные формы жизни, вызвать у жителей империи гордое сознание принадлежности к одному целому, к великой монархии, к подлинно цивилизованному миру, обеспечившему всем покой, благосостояние, правую веру и эллинское просвещение.[2]
Подавление самобытной культуры покоренных народов и внедрение культурно-этических норм господствующей народности (т. е. эллинизация, или ромеизация) далеко не всегда была сознательно направляемым властями процессом (исключением являлось лишь отношение к иноверцам). Но ромеизация вытекала из всего уклада жизни и организации власти в империи. В своих наиболее выпуклых формах она выступала в тех случаях, когда иноплеменник-индивид попадал в тесный круг ромеев-греков, связанных между собой общими служебными, профессиональными или семейными узами (церковный причт, канцелярия, корпорация, семья). Новобрачная иноплеменница, попав в греческую семью, получала даже новое имя — греческое. Архиепископ Охрида Василий хвалил Берту-Ирину (немку), жену Мануила I, за то, что она, происходя из народа 'высокомерного и чванливого', быстро стала смиренницей, преданной православию. Рожденных «варваркой» детей воспитывали, разумеется, как истинных греков.
Эллинизация крупных пограничных провинций, населенных иноплеменниками (Болгария, Ивирия, Армения), происходила в иных условиях, чем ромеизация индивидов и малых этнических групп — она наталкивалась здесь на стойкое сопротивление: чрезмерное давление на обширные этнически однородные массы, сохранившие собственные культурные традиции и общественную память о не столь давней государственной самостоятельности, приводило к взрывам народно-освободительной борьбы. Результат получался обратным желаемому; убыстрялся процесс не консолидации, а этнической дезинтеграции. Усвоение элементов греческой культуры не мешало этому процессу. Недаром некоторые из образованных ромеев-греков с Х в. все чаще оценивали отрицательно сообщество разных народов в тесном единстве. Иоанн Камениат полагал, что арабы разграбили Фессалонику в 904 г. из-за «грехов» ее жителей, которые состояли из представителей различных племен и «заразили» друг друга «пороками», свойственными каждому из этих народов. Ту же мысль доказывал в XII в. Никита Хониат, а Мазарис (XV в.) считал, что справедливость ее очевидна.
Своеобразная ситуация складывалась в контактных зонах, на рубежах империи и внутри нее, в пограничных областях между компактным греческим и иноплеменным населением. Неустойчивые границы империи были «размыты» обширным поясом буферных княжеств и эмиратов.
Одни из них находились в зависимости от империи, другие — в полузависимости, третьи — в союзе, четвертые — в состоянии постоянной вражды. Население, примыкавшее к этим районам с обеих сторон, испытывало двустороннее влияние, не всегда знало и желало точно знать, каково его подданство. В поэме о Дигенисе Акрите говорится, что его отцом был арабский эмир, доблестный и благородный воин. С тактом и уважением упоминали о религии этого эмира (мусульманстве) братья-христиане, разыскивавшие плененную арабами сестру. Они говорили на арабском языке, а эмир говорил на греческом. В Северной Фракии и в Македонии, в контактной зоне, греческое население, примыкавшее к ней с юга, подвергалось серьезному славянскому влиянию, а славяне соседних с греками районов испытывали сильное воздействие греческой цивилизации. Значительным своеобразием во Фракии отличалась область, населенная армянами- монофиситами.
*
Единство византийской монархии раздиралось классовым и сословным антагонизмом, а ее культурно-
