успокоительного с неразборчивым названием типа «феназепам».
Покой и легкость, посетившие мою раздолбанную воспаленную башку, оказались такими желанными и такими всеобъемлющими, что на какое-то время притупили сознание. Точно в полусне, откуда-то со стороны я наблюдал, как медики ловко высвободили мою ногу из железных пут вытяжки, сняли с моего измученного тела больничный уродливый «пижамный комплект» и перенесли меня на каталку, накрыв чистейшей белоснежной простыней. Для удобства даже подложили под голову специальную подушечку. И когда каталка, повинуясь сильным мужским рукам, пустилась в путешествие по больничным коридорам, благословенный сон снизошел на меня, тот самый сон, о котором я мечтал каждую минуту вот уже семь ночей и который на время вырвал меня из боли и запутанной действительности…
Очнулся я уже явно не в больнице – сначала мне почему-то показалось, что после операции кто-то из сердобольных дам забрал меня домой – на долечивание. Поскольку лежал я теперь в обычной московской квартире, на чистой постели, без вытяжки, хотя и с неизменным гипсом по всей левой конечности. Ощущение, что все позади, а может, и последствия операционного наркоза, было столь сильно, что место моего нынешнего пребывания особо меня не заинтересовало. Порадовавшись, что пока не впал в сон вечный, я потихоньку прикрыл глаза, не сомневаясь, что вскорости все прояснится. Так и случилось.
Причем произошло «прояснение» резко и довольно грубо.
Кто-то сильно затряс кровать вместе со мной, хмуро приговаривая при этом:
– Давай-давай, фраеришка, включайся! Чикаться мы с тобой не будем. Вот Леха прикатит, пусть разбирает твои непонятки, а по мне, так надо было тогда на Добрынке тебя добить, доходяга ты хренов!
Модный в нашем обществе басок с хрипотцой брутального мачо сразу вернул меня к действительности. Парень стоял в изголовье кровати, а резко двигаться после тех мучительных последних дней я опасался, так что особо дергаться не стал. Зато повнимательнее присмотрелся к своему обиталищу. И понял, что только наркотическая расслабленность могла помочь принять это логово за уютное гнездышко любой из приятных мне дам.
Обои и линолеум в комнате давно вытерлись и поблекли, диван и два кресла знавали лучшие времена, в комнате явственно витал дух небрежного равнодушия к случайному съемному жилью.
Невольно я поежился. Вот и ты, Кир Сотников, приобщился к современному бизнесу похищения людей. Будет о чем писать мемуары, если еще представится такая возможность. Правда, в данный момент это весьма проблематично! Ребенку ясно, что я попал именно к тем, кто писал анонимку, зажигал газ на моей кухне и вел пресловутый черный «вольвешник»! И моя дремота мгновенно развеялась, боли не стало, и я включился в тот самый автоматический режим, в коем ощутил себя после недавнего похмельного пробуждения. Голова заработала четко и ясно. Если это убийцы Дэна, зачем им понадобилось похищать меня, да еще после того, как чьи-то мозги выстроили логичную и неумолимую цепь доказательств моей виновности? Или – о чем я еще не знаю – цепь эта все же не получилась очень логичной и неумолимой? Какое же звено ухитрилось выпасть из нее? Имеет прямой смысл прикинуться полным лохом, чтобы мои похитители потеряли осторожность и стали откровеннее. Разыграть растерянность и слабодушие нахального столичного журналюги, впервые попавшего в вырытую другому яму! Изобразив на лице трусливую ухмылку, я приподнял голову, и в этот момент дверь комнаты распахнулась, пропуская одиозную личность, вполне способную на все, в том числе и на то, в чем именно меня уличали упрямые факты.
Впрочем, не будем пристрастны, дорогой Кирилл Андреевич! В другой ситуации, пожалуй, вы и сами не отличили бы этого элегантного джентльмена от обычных завсегдатаев светской тусовки.
Вошедший был высок, строен, лет на пять помоложе нас с Дэном. Накачанная фигура, никакой трудовой мозоли над поясом модных брюк, зачесанные назад волосы, будто он только что вышел от парикмахера, плюс едва уловимый стойкий запах недешевого мужского парфюма. И только одно роднило его с грязноватым убожеством окружающей обстановки: тусклое выражение лица – лица человека, прошедшего грязь и унижения, чтобы теперь самому унижать других…
Прямо-таки спиной я почувствовал, как напрягся мой охранник-мачо, понизив свой басок и сбросив приблатненный гонор.
– Сей Сеич, вы чего так рано? Сами же просили сначала позвонить, как это чмо очнется! А он – вот только-только глаза открыл!
– А я, Вова, вас жопой чую, так вы двое меня достали. Ты наследил, а я твое говно убираю, – глуховатым невыразительным голосом откликнулся вновь пришедший. Голосом таким же тусклым, как выражение его светло-зеленых, размытых глаз. «Рыбий глаз, как у Зощенко», – мысленно прикололся я. Хотя какие уж тут шутки! Вова мухой притащил хозяину стул, и тот уселся против меня, брезгливо смахнув с сиденья невидимые пылинки. Голос его звучал все так же ровно, непринужденно и гладко, как на переговорах в дипкорпусе.
– Кирилл Андреевич Сотников, я полагаю? Меня зовут Алексей Алексеевич, фамилия моя вам пока не нужна, чтобы не пришлось раньше времени нам с вами проститься. Тема общения у нас с вами сегодня предельно проста, и разговор, надеюсь, получится откровенный. Надеюсь также, что дурить вы не будете, так что Вовану вмешиваться не придется. Сами понимаете, положение у вас незавидное, стоит удачно подвесить за вытяжку – и никакого детектора лжи не понадобится!
Алексей Алексеевич был прав. Положение мое и впрямь незавиднее некуда! Ложь, как и откровенность, не улучшала его и не ухудшала. Но во мне продолжал действовать автоматизм, точно ведущий меня: согласно ему, личная встреча с Алексеем Алексеевичем – удача, которую никак нельзя упустить! И я даже с некоторым удовлетворением включился в откровенную беседу, важную для обеих сторон. Под ошарашенным взглядом Вована мы вели заинтересованную светскую беседу, прямо как на дипломатическом рауте. Или в санатории для VIP-персон. Беседа получилась незабываемой!
Глава 13
Сволочное наше детство
Пока элегантный Сей Сеич, вальяжно развалясь, самодовольно балакал о безошибочной стратегии, затянувшей меня в сеть неопровержимых доказательств, я вновь повнимательнее присмотрелся к нему. И вновь же он показался мне привычным завсегдатаем светской тусовки, вроде бы даже когда-то и где-то мною виденным. И я приложил все старания, чтобы удержать наше общение в удачно найденном русле доверительной беседы.
Мне очень хотелось, чтобы собеседник, нисколько не опасаясь, выложил все подробности сплетенной им лжи – все звенья той самой цепи случайностей, которая, в отличие от твердолобых милицейских фактов, противоречива и непоследовательна, как душа человека, его характер, как самая его жизнь…
Я сразу же сделал измученную и жалкую мину, очень натурально побледнел и дистрофическим голосом предложил Сей Сеичу тяпнуть по рюмочке для поддержания сил. Мое предложение было с охотой принято, и после третьего стопаря даже Вован проникся непринужденностью нашей беседы. А уж когда я по- настоящему вспомнил Алексей Алексеича, нам обоим стало ясно, что карты предстоит открыть до конца. И тогда Вовану было приказано пробежаться до ближайшего супермаркета «за закусоном» – просто чтобы он не услышал чего лишнего.
А я откинулся на железную спинку кровати напротив приятеля детства – Лехи Пригова из одного с Долбиным желтого домишки у начала Каменного моста… Скрывать теперь стало нечего – просто для одного из нас эта беседа оказывалась последней. Да еще такой, что ни для меня, ни для него это уже не имело большого значения…
Говорил в основном Леха, а я слушал, и все больнее и больнее вставало между нами наше сволочное детство.
– Ну что, Кирюха, вспомнил? Я думал, ты раньше спохватишься. Тогда слушай меня и не перебивай.
Да, я жил в том самом домишке, где и Стас, и частенько видел вашу дружную компашку. Мать моя на общественной лестнице стояла еще ниже Стасовой – работала посудомойкой в дешевой столовке. Отец рано сгорел от водки, жили мы на гроши. И, конечно, ваша девятнадцатая спецшкола мне никак не светила. Как и большинству ребят из нашего двора. Мы таскались в обычную школу, на Овчинниковскую набережную, где иностранными языками и не пахло, зато делался упор на ремесленный труд.
Так что вы, из Дома на набережной, были для нас почти что небожителями – сильные, умные, хорошо одетые. Это именно там, в вашем мире, существовали чистая любовь, верная дружба, ходили такие
