разговора. – Сколько здесь литров? – спросил он профессора.
– Десять. Было десять. Слушай, я двадцать лет в этом доме живу, двадцать лет по ночам не сплю, но ни разу, слышишь, – ни разу! – тут ветеринары ночью не ходили и ключи на пальцах не крутили и по клумбам не лазали!
– Всё когда-то случается первый раз, – пробормотал Гранкин и уступил трубочку профессору, чтобы тот заткнулся. Пока профессор с наслаждением тянул вино, Виталя огляделся.
Летней кухней называлась пристройка к дому, в которой было всё необходимое для жизни, кроме отопления. В «холостяцком логове» стоял диванчик, кресло, столик, и висела ситцевая шторка, делящее пространство на две половины. Вот тут, за шторкой, и скрывалась огромная, десятилитровая бутыль с вином.
Всё в комнате было увешано, уставлено какими-то черепками, косточками, масками, вазочками с отбитыми краями, потрескавшимися кувшинчиками. «Трофеи из экспедиций», – сказал про них Иван Терентьевич, когда они с Виталей зашли в каморку. «Трофеи» сильно смахивали на хлам, и, собственно, хламом в глазах обывателя и были. Нужно было иметь «массу образования», как выражалась Галкина мама, чтобы в этих черепках и косточках рассмотреть интересные, полезные для человечества вещи.
Виталя потрогал один черепок и покачал головой.
– Нет, ну я на дурака похож?! – заорал вдруг профессор, отлепившись от трубочки.
– Что вы, профессор, – испугался Виталя. – Разве дуракам Государственную премию дают? Разве дурак столько... – он театральным жестом обвёл рукой черепки и маски, – столько для отечества-человечества накопает? И вино у вас... букет, а не вино! Маковые головки отдыхают. Из чего оно?
– Черноплодка с вишнёвым листом, – отмахнулся профессор. – Ну, а раз я на дурака со своей Госпремией не тяну, то зачем ты мне врёшь?
– Врёшь?
– Врёшь! Ты не ветеринар, хоть тебя собаки и слушаются!
– А кто?
– Детектив! Частный! У тебя ж на морде... лице то есть, это написано!
– Не может быть, чтобы написано...
– Точно тебе говорю. Тебя, Эльза наняла, да?
– Нет. – Гранкин был почему-то твёрдо уверен, что факт его найма должен оставаться в тайне.
– Врать ты не умеешь, – ухмыльнулся довольный профессор, – то краснеешь, то бледнеешь, глаза всё время прячешь. Значит, человек ты хороший, правильно Джерри тебя слушается. Только я одного не пойму, зачем тебе от меня скрывать, что ты детектив, ведь тебе же со мной поговорить надо, побеседовать, а?
– Надо, – вдруг согласился Виталя. Иван Терентьевич был абсолютно прав. Как утаить то, что он занимается расследованием и при этом провести это самое расследование, Гранкин не подумал. Чтобы скрыть смущение, Виталя схватил губами спасительную трубочку. Сок, а не вино. Такого можно высосать бутыль и не захмелеть.
– Ведь тело-то я нашёл, – продолжил профессор, – вернее, Джерри. Мы с ним гуляли. Мы с ним всё время гуляем. Слушай, а сколько Эльза тебе пообещала заплатить?
– М-м-м...
– Понял, некорректный вопрос. Лучше не ври, у тебя не получается. В любом случае, я с Эльзой согласен – история эта подозрительная и на несчастный случай не тянет.
– Не тянет. Слушайте, а у вас нет второй трубочки, а то с одной как-то неудобно?
– Нет, второй нет. Не было надобности, батенька. Вы... так сказать, первый мой собутыльник. Факт нахождения здесь этой бутыли – страшная тайна.
Если моя Маргарита узнает...
– Я вам катетер подарю, профессор. Это удобная, резиновая, абсолютно стерильная трубка.
– Буду признателен. А откуда у вас катетер?
– Я, видите ли, в некотором роде, всё-таки ветеринар...
– Что ж, буду рад ответить на ваши вопросы, батенька ветеринар!
Виталя вдруг почувствовал прилив сил и даже эйфорию. В происхождении последней он заподозрил вино из черноплодной рябины.
– Скажите, профессор, эта туфля принадлежала погибшей? – Гранкин вытащил из-за пазухи туфлю и повертел ей перед носом Ивана Терентьевича.
– Не знаю, – пожал плечами профессор. – Во всяком случае, когда я обнаружил Аду на клумбе, она была обута. На ней были лёгкие босоножки на высоком каблуке и с завязками на щиколотке. Потому-то они и не слетели, что были завязаны на манер древнегреческих сандалий. Я понятия не имею, её туфля это или нет. Размер, вроде бы подходящий. Но как и почему она оказалась на клумбе?
– А...
– Окурок, который вы нашли, тоже не мог принадлежать Аде. Она никогда не курила лёгкие дамские сигареты. Она курила только «Парламент» и, кстати, недокуренную сигарету нашли рядом с телом. Так, что, батенька, вы нашли интересные вещицы, хоть и ветеринар!
– Кажется, это называется улики...
– Ну, уликами им ещё предстоит стать! – ухмыльнулся профессор.
Они посидели немного молча, по очереди присасываясь к трубочке. Виталя подумал, что профессор очень приятный собеседник, и если б не особые обстоятельства, с ним было бы здорово просто так посидеть за бутылочкой, поболтать за жизнь. Впрочем, если б не эти обстоятельства, вряд ли они оказались бы когда-нибудь в одной компании. Виталя сидел в кресле с отломанной ручкой, Иван Терентьевич – напротив, на низенькой табуреточке. Бутыль располагалась между ними, и по мере того, как убывало вино, сквозь бутылочное стекло Гранкин видел искажённое, смешное лицо профессора. Иван Терентьевич, когда снял бейсболку, оказался лыс, как коленка.
Виляя лохматым хвостом, к ним подошёл Джерри и понюхал воздух, словно определяя, нельзя ли присоединиться к развлечению с трубочкой.
– Джерри, баиньки, – с умильной улыбкой сказал профессор собаке. Пёс послушно ушёл на свою подстилку и даже закрыл глаза, выполняя приказ.
– Расскажите, профессор, как вы тело нашли.
– Я, видите ли, редко сплю по ночам. Мне хватает трёх-четырёх часов сна на рассвете. В ту ночь я играл в шахматы сам с собой, здесь, в летней кухне. Вдруг прибегает Маргарита, моя жена, и говорит:
– Что случилось? Джерри воет.
Я смотрю, собаки действительно нигде нет, и откуда-то вой раздаётся. Джерри очень спокойный и весёлый пёс. Что могло вогнать его в такое уныние, я ума приложить не мог. Я отправил Маргариту домой, а сам отправился на поиски собаки. Звал его, звал, но он не прибегал. Дело в том, что Джерри носится по территории двора, как ему заблагорассудится. Он в семье на положении любимого ребёнка, и мы никогда его не привязываем. Но он никогда не убегал, никогда! Он очень боится потеряться! Поэтому я удивился, что вой раздаётся с соседского участка. Впрочем, между нашими дворами даже забора нет, только зелёная стена из кустарника. – Профессор замолчал, с удовольствием припав к трубочке.
– Я понял, дело неладно, – продолжил он. – Взял ружьишко, фонарик, и пошёл на соседский участок, продравшись через кусты. Смотрю, Джерри сидит возле клумбы и заходится печальным воем. Подошёл к клумбе и сразу увидел тело Ады Львовны... То, что это уже только тело, сомнений не оставалось, так страшно, так неестественно была вывернута у неё шея. Из окна второго этажа на неё падал свет, оттуда же неслась тихая музыка. Я сбегал домой, вызвал на всякий случай «Скорую», потом милицию. Вот, в сущности, и всё. Я думаю, вы всё это знаете.
– Знаю, – не стал отпираться Гранкин. – А скажите, профессор, не видели ли вы, чтобы к вашим соседям приезжал кто-нибудь на «Порше»?
– Нет, батенька, не видал. «Порше» приметная машина, я бы заметил.
