– А в тот вечер у соседей было всё тихо? У вас же общая стенка!
– Абсолютная тишина! Андрей, муж Ады Львовны, был в командировке. Ада женщина не загульная. Я, честно говоря, очень и очень удивился, обнаружив её в вечернем наряде и в босоножках на каблуках. Ну, скажите, зачем замужней женщине в одиночестве так наряжаться? Значит, она куда-то собиралась? Или кого-то ждала? Не понимаю. Мы со Львом Давыдовичем Аврориным, её отцом, хоть и служили в одной Академии наук, но особой дружбы не водили. Просто были добрыми соседями – такими, которые в дела друг друга не лезут. Лев Давыдович умер давно, Марта Ильинична, жена его, тоже. В той половине дома живёт... жила Ада Львовна с мужем, но отношения невмешательства и нелюбопытства к делам друг друга между нами остались, несмотря на то, что сестра Ады, Эльза, вышла замуж за моего сына и стала моей невесткой. Я, знаете ли, батенька, один только раз позавидовал своему соседу Льву Давыдовичу Аврорину – когда у него родились девчонки-двойняшки. Я так о дочке мечтал! А родился ... сын. Ну, вы знаете... Перов Роман Иванович, офис у него в городе как... как ... Кафедральный собор.
– Кто ж не знает, – вздохнул сочувственно Гранкин.
При упоминании о сыне, настроение у профессора явно упало. Он надолго присосался к вину, уставившись в какую-то точку на противоположной стене.
– Эх, была бы у меня девка, – вздохнул он наконец, – была бы девка, ближе была бы к дому, к родителям, отца бы любила, по хозяйству шуршала... Я бы её баловал, наряжал. А тут... бабки, бабки, бабки и власть – одно на уме. Тьфу! Пальцы веером и офис как Кафедральный собор. Тьфу! А ведь я его на Достоевском и Толстом воспитывал! Я его на раскопки брал, к древней культуре приобщал. Я... Слушай, у тебя дети есть?
– Есть! – Виталя почувствовал, что сердце дало сбой, и срочно присосался к спасительной трубке.
– Девочка или мальчик?
– Дев... маль... девочка, – не выпуская трубки из губ, пробормотал Гранкин и уставился в ту же точку на стенке, куда до недавнего времени неотрывно смотрел профессор.
– Счастливчик, – вздохнул Иван Терентьевич. Он встал, распрямился во весь свой невысокий рост и с наслаждением потянулся.
Он был складный такой, бравый профессор – без лишнего веса, с седой бородой, удивительно гладкой лысиной, голубыми глазами, и невероятно белыми зубами. Очки бы ему не подошли. Только трубка.
– А как тебя, батенька, зовут? – спросил он, похлопав себя по бокам, будто убеждаясь в наличии у себя крепкого, мускулистого тела.
– Виталя.
– Вить, а Вить, можно без церемоний?
– Да запросто.
Профессор вдруг запустил руку в рот, пошуровал там и вытащил на свет божий вставные челюсти. Облегчённо вздохнув, он заботливо опустил свои красивые зубы в стакан с водой, стоявший на столе. От неожиданности Виталя поперхнулся вином и закашлялся.
– Твут ошень, – пришепётывая, пожаловался Иван Терентьевич. – Никак пвивыкнуть не могу. В экшпедициях жубы потефял. Питание там, жнаешь, не ошень... Хвеновое там питание.
– Иван Терентьевич...
– Ваня.
– Вань, а Вань, можно без церемоний?
– Жа не фиг делать.
Гранкин встал и, подняв огромную бутыль, с наслаждением сделал два больших глотка прямо из горла. Заинтересовавшись его манипуляциями, Джерри громко залаял.
– Джерри, баиньки, – приказал Виталя, и Джерри быстренько плюхнулся на подстилку, закрыв глаза.
Эйфория расправила крылья. Теперь уже Гранкин нисколько не сомневался, что в её происхождении виновато вино из черноплодной рябины.
Как бы то ни было, эту ночь он провёл не зря. У него в руках улики, правда, ещё предстоит понять, что они значат, но...
Виталю вдруг сильно качнуло, и если бы не услужливо подставленный локоть профессора, он свалился бы на пол плашмя. Странно, но пьяным себя Гранкин не чувствовал. Только очень удачливым и сильно умным.
– Вить, – зашептал профессор, – Вить, а давай чевез чевдак залезем на ту половину дома и там... пошукаем! Чевдак-то общий! – Дикция у профессора никуда не годилась, но Виталя прекрасно его понимал. – Может, чего интевесненького найдём, а? Пойдём, я ход знаю!
– А муж?
– Што муж?
– Ады Львовны муж же там спит! Он же наверняка из командировки вернулся, раз тут такие события... Не, Вань, хватит с меня твоего ареста! Я больше не выпью.
– Вить, ну я ж не дувак, ты ж сам сказал! Адкин муж в гостиницу на вгемя певеехал. Говогит, што не может пока жить там, где всё напоминает ему о жене!
– Где ход, Вань? – заорал Гранкин и полез вверх, на кресло, на стол, на какую-то полочку. С неё упали и покатились какие-то черепки. «Трофеи», – припомнил Гранкин.
– Стой! – закричал профессор. – Это ж летняя куфня! Тут нет чевдака!
Виталя нехотя слез. Эйфория подсказывала ему, что на чердак можно попасть и отсюда.
Иван Терентьевич повторил манёвр с бутылкой – поднял её, запрокинул, сделал пару больших глотков и с сожалением посмотрел на то, что осталось: на дне болтался густой, синюшный осадок.
– Пойдём, – потянул он Гранкина за рукав. Джерри, обрадовавшись открытой двери, вскочил, собираясь пойти вместе с ними, но Виталя с профессором в голос крикнули «Баиньки!». Пёс улёгся, грустно вздохнул и закрыл глаза.
Выходя, Виталя помахал челюстям в стакане рукой.
– Без цевемоний, – поторопил профессор.
Следственный эксперимент
– Тс-с-с! Мавгавита пвоснётся, мало не покажется, – прошептал профессор, прижимая палец к губам.
Они зашли на половину дома профессора, тихонько пробрались на второй этаж, заботливо придерживая друг друга, и тут Виталя обо что-то споткнулся.
– Тс-с-с!!! – повторил профессор. – Она у меня женщина фумная, не любит, кохда я ночью с кем-нибудь выпиваю.
– Моя тоже не любит, – пожаловался Гранкин. – Моя тоже шумная...
Тут профессор обо что-то запнулся, и это «что-то» звонко поскакало по лестнице.
– Тс-с-с! – захихикал Гранкин и обхватил профессора вокруг туловища обеими руками. – Тс-с-с! Маргарита проснётся!
Они постояли немножко в обнимку, слушая тишину. Где-то умиротворённо тикали часы, и Витале захотелось вдруг спать. Прямо здесь, на уютной и тёмной лестнице.
– Пойдём, – профессор потянул его в сторону, – тут кладовочка есть, там лестница на чевдак, люк никохда не заквывается, я думаю, на той половине дома тоже.
Он щёлкнул выключателем, и они оказались в маленькой, тесной комнатёнке, заставленной старой мебелью, ящиками, бидонами, и даже бочками. Наверх, очень близко к стенке, действительно шла лестница, которая упиралась на потолке в люк с никелированной ручкой.
Первым полез Иван Терентьевич. Он почти добрался до люка, но на последней ступеньке покачнулся, оступился, и кулем свалился вниз, издав странный деревянный звук.
– Чёвтов пвотез, – ругнулся профессор.
– Какой протез, Вань? – Гранкин безошибочно научился разгадывать, утратившую чёткость речь профессора.
Иван Терентьевич чуть приспустил голенище резинового сапога, задрал штанину и постучал по ноге, которая издала глухой звук старого полена.
– Пвотез у меня до колена. В экшпедициях ногу потевял. Очень хвеновые там условия, Вить. Давай, ты
