небольно…
Дома Рита легла в ванну. Брала и роняла в воду книги, не пытаясь читать. Если она поворачивала голову в одну сторону – капля крови сползала по белому скату прямо перед ее глазами, в другую – та же капля крови медленно проползала мимо ее зрачков.
Осев на дне, книги просвечивали своими названиями сквозь толщу воды. Надела белое платье и фату, которые, оказывается, хранила в сундуке. Наряженная, легла на кровать, навела на себя маленькое ручное зеркало и, обращаясь к своему отражению, говорила:
– Это ее последнее изображение. Больше ее никто не видел! Ни на дальних расстояниях, ни на ближних… А что, разве вы ничего не знаете, что Рита двадцать пятого числа умерла?..
Потом она встала, резала лимоны на дольки и раскладывала их по книгам между страницами. Потом пошла на лестницу. Найдя хоть один окурок на ступеньках, тут же докуривала его. Ее спугнул гул лифта… Она прыгнула назад в свою разгромленную квартирку. Легла на подоконник, целуя себя в плечи… Потом сама себе целовала руки, как будто сама себя жалея, ведь никто ее больше не мог утешить.
Очнулась от резкого телефонного звонка. Голос в трубке сказал:
– Ну, хорошо, сегодня в пять. Но только две минуты! – И раздались гудки.
Она посмотрела на часы на стене – без пяти минут пять – но еще не светало. Она стала готовиться, подвела глаза, губы и румяна. На спутанных волосах старательно усаживала фату с небольшой короной с искусственными бриллиантами, она съезжала набок. Ровно в пять позвонили в дверь. На пороге стоял Михаил: бледный, в несвойственном ему, как дедушкином, костюме, в белой рубашке. Он, постояв, вежливо зашел. Сел за стол, она пододвинула ему чашку с чаем. Он ласково и зачарованно посмотрел на нее, как издалека. А она, сложив руки на шее, смотрела на него. Он наклонил голову. Сказал не своим, а совсем молодым-молодым голосом, как детским:
– Там так весело! Но я не встретил Георгия.
В часах что-то зашипело – вдруг время истекло, и он встал, как солдатик. Механическими шагами вышел, даже не оглянувшись. Дверь скрипнула, и он исчез.
Она закричала.
В открытое окно намело небольшой сугроб. На подоконнике сидела ворона. Длинная занавеска выворачивалась наружу. Ветром ее задуло в огонь на плите, который она не выключала… Занавеска загорелась. Когда она уходила, один раз оглянулась с улицы: в окне полыхали теплым огнем занавески.
На ветровом стекле, засыпанном снегом, она написала указательным пальцем: «Не ищите меня никогда. Ри…» – но имя не дописала, отвлекаясь на карканье ворон в небе.
Снегопад засыпал надпись.
Она тронулась не спеша, присматриваясь к земле, подбирая на ходу бумажки, увлекаясь и отдаляясь, все дальше и дальше от дома, собирая мусор в красивую лакированную сумку, которую когда-то носила в «мирной» жизни. Постепенно в нее набиралось – торчали пакеты из-под молока, грязные и мокрые упаковки, даже туфель на высоком каблуке…
Господин подъехал к дому Маргариты. Он был совсем один. Он посигналил под ее окнами своей «специальной» трелью. Вышел из машины, вгляделся в пустое окно – оно было раскрыто, и ветер выворачивал и трепал длинную белую занавеску, обгорелую с одного края. Несколько ворон, каркая в наступающих сумерках, летали вокруг окна – занавеска мешала им сесть. Старая женщина с мусорным ведром сказала ему с досадою и укоризненно:
– Она ходит с колбасой у метро.
Сначала Господин увидел, как компания из уличных пьянчужек-полубомжей, двух мужчин и опухшей женщины, собравшись в кружок, у стены с вытяжкой, ели Ритину колбасу. Рядом с ними лежало еще несколько палок. Сама же Рита была им установлена тут же невдалеке. С тремя пакетами и клеенчатой сумкой в руках. На белых волосах у нее вместо шапки была посажена корона с ободранными блестками и свисающими вдоль нарумяненных щек гирляндами бус. Множество громоздких поддельных украшений, как будто взятых из театра: перстни с выпавшими камнями, ожерелье из поддельного жемчуга, как монисто, одетое на него еще одно ожерелье. Серебристая, сверкающая на скудном солнце накидка, порванная в нескольких местах, туфли на высоких расщепленных каблуках – ничего это не могло согреть ее в такой мороз, но она не дрожала. Мальчишки бежали вслед и плевались в нее из трубочек. Она им говорила:
– Оставьте меня!
Под порывом ветра плащик вспыхнул, под ним было надето белое платье, как у Снежной королевы. Она свернула в переулок. Господин – за ней, все желая заглянуть в лицо, но видя только сутуловатую худую спину. Началась поземка. Она периодически залезала в полуподвальные ниши у окон, тянула свою руку, всю в болячках и перстнях, сквозь решетки, чтобы достать, например, полусгнивший пакет… Так они дошли до продуктового магазина. Видно было, что она боялась в него зайти, стояла и заглядывала в дверь своим острым лицом. Из магазина вышла уборщица и стала курить, глядя вдаль. Рита забеспокоилась: под ногами у женщины валялся очередной пакет, из которого вышел крупный таракан в сторону дверей. Она взяла его двумя пальцами, не убивая, не давя, положила обратно в пустую картонку.
– Видите, – негромко заговорила Рита, заискивающе глядя на уборщицу, – что вам тут подбрасывают! – Таракан стал выползать опять. – Вот вы видите, видите, какое!!! – уже громче восклицала она, захватывая насекомое пальцами и вкладывая его назад в упаковку, откуда оно вырывалось снова и пыталось убежать. А она возвращала его назад.
Господин стоял невдалеке и наблюдал.
Она стала возвращаться к метро. Он окликнул по имени, но ее как засосало по ступенькам в шахту перехода.
Он обнаружил ее на платформе, – сверкая одеяниями, Рита пошла сначала в одну сторону, потом в другую.
По-безумному накрашена, неровно, как трагический клоун, тянула за собой несколько пакетов с мусором и что-то иногда протяжно завывала, принимаясь петь то одну, то другую песню. Часто незнакомую, например:
– …кровь с мостовых да не смыва-а-е-е-тся! – И так несколько раз, или: – Пойду в аптеку, куплю яду, аптека яду не дает, а я молоденькая девчонка, любовь с ума меня сведет!.. – Бросала на полуфразе. – Ты ее с собою не зови, у нее гранитный камушек внутри! – Или, остановившись, как заклинание, вдохновенно повторяла самой себе: – Сердце бьется, бьется, бьется и добьется своего!!!
Господин нелепо смотрелся на платформе в своих вызывающе богатых одеждах, в пальто с необычным воротником – он много лет не был в метро и чувствовал себя там неуверенно, тем более что люди глядели на него почти с ненавистью.
К платформе подошел поезд. Она впрыгнула в вагон. Он – за ней. Она пошла в конец вагона туда, где места на трех. Положила все свои пакеты. Люди брезговали и отшарахивались от нее. Она не замечала зла – села, положила все свои тюки на лавку, прилегла на них, закрыла глаза и тут же открыла, не умея спать. Вся переливаясь под электрическим светом, не отводила глаз ни под чьим взглядом и досматривала в людей до конца. Грязными пальцами нервически вытягивала прядь за прядью слипшиеся волосы из-под короны. Потом подробно развязала бинт на руке, проверила рану всем напоказ, что даже кто-то охнул. Потом опять прилегла, положив руку и ногу на свои пакеты для контроля. Господин подкрался к ней совсем близко.
Вдруг в вагоне, как это часто бывает, выключили свет, и он положил ладонь ей на плечо. Она вздрогнула у него под рукой, как, бывает, вздрагивают кошки и замирают, чтобы потом улучить момент и вырваться.
На станции, когда двери раскрылись, она выскочила и побежала по платформе, в ужасе не переставая кричать. Он догнал, схватил ее. Она, падая спиной ему на руки, ослепляя блеском резко треснувшей короны, кричала:
– Коты-коты-коты-коты-коты-коты!.. – Вокруг собрались несколько человек. Он потащил ее – она завывала, сопротивлялась, но пакеты из рук не выпускала. На улице он прислонил ее к дереву.
Лицо ее застыло в трагическую маску. Она жалобно заговорила, будто не узнавая его.
Рита (торжественно): Москва. Власть не очень защищает. Таких, как я! В городе происходят странные, как инсценировки, самоубийства, несчастные случаи… Разве в наше время в Москве правительство разрешило вам такую казнь?
Господин сильно поплохел за это время: глаза остекленели, желтая кожа, затемненные очки. Он снял очки. Тогда она заговорила с ним по-новому, жалобно, словно увидела другого человека.
Рита: Я и так без никого. Меня обозвали тут на улице. Собака погналась за мной, пыталась укусить, так холодно! И вы вместо поддержки в этом краю, в этой местности хватаете меня! Мне всегда так нравилось слушать, как голос дикторши в вагоне объявлял: «Станция „Ба-а-а-а-бушкинская"». Правда, красиво?
Господин: Да.
Рита: А что? У меня нет последнего желания?
Господин: Желания не выполняем.
Уже наступала ночь, когда они вошли в Ритину квартиру. С кровати повскакивали и разбежались в разные стороны и в окно несколько котов. В квартире – разруха. Вслед за Господином с Ритой трое мужчин внесли много-много цветов в вазах, заставили ими всю комнату, ушли не прощаясь. Господин подробно закрыл дверь на все замки и засовы. Рита покорно сидела за столом и шевелила пальцем сломавшийся бутон от розы. Иногда принималась петь.
Господин: Сейчас выпьем шампанского.
Рита: Нельзя пить цветную воду.
Он сел за стол напротив нее.
Рита (разглядывая его): Здравствуйте. Вас, наверно, разыграли, но мы не знаем, кто вы такой, – вдруг сказала она, как в радио.
Господин горестно вздохнул, открыл бутылку шампанского.
Господин: Какой тост?
Рита: Тост, но ты его не расшифруешь никогда.
Господин: Какой?
Рита:
