Сергей Литовкин
Никому ни слова
Литовкин Сергей Георгиевич
Родился в середине прошлого века в Калининграде (бывшая Восточная Пруссия) в семье советского офицера. Говорить по-русски научился в Каунасе, а читать и писать – в Риге. После окончания питерской средней школы начал казенную службу, поступив в военно-морское училище в Петродворце. Служил на кораблях ВМФ в Средиземном море и Атлантике и в испытательных подразделениях на всей территории СССР и за его пределами. Завершил военную карьеру в Генштабе ВС России капразом (полковником). Автор научных трудов и десятка изобретений, опубликованных в изданиях для ограниченного круга узких специалистов. Первая литературная проба – стихи «Автобиография избирателя» в «Известиях» в 2000 году. В редакции рекомендовали писать рассказы, что и делает до сих пор. Исполнительный секретарь Содружества военных писателей «Покровский и братья». Сопредседатель Союза военных моряков.
Валютчик
Случилось мне в начале семидесятых годов уже ушедшего двадцатого века окончить военное училище и в звании лейтенанта прибыть на Черноморский флот. С распределением на конкретную должность вышла заминка. Все мои сокурсники уже зарабатывали «фитили» на кораблях, а я все еще затаптывал ворс ковровых дорожек штабных коридоров, общаясь с флотскими кадровиками. Особенно я не переживал, полагая, что подобрать достойную службу для реализации моих исключительных способностей – задача непростая. Значительно позже пришло понимание, что при плановой системе заявок на выпускников запрашиваемое количество всегда превышает необходимое. Заявку в тот год неожиданно удовлетворили в полном объеме, что и сказалось на моей судьбе самым парадоксальным образом.
Каждый будний день в течение полутора месяцев я просиживал в кабинете одного доброжелательного кадровика – капитана третьего ранга, списанного из плавсостава ввиду непереносимости качки. То есть по болезни. Морской. Он называл себя моим шефом, гонял с мелкими поручениями по флотским частям и оставлял дежурить на своем телефоне, отлучаясь по служебным или иным надобностям. Обычно после обеда шеф отпускал меня домой в арендованную в частном секторе халупу с «дворянскими» удобствами, но божественным видом на море. Я чувствовал себя полноценным курортником южного берега Крыма.
Как-то утром шеф встретил меня вопросом:
– Ты какой язык, кроме русского, знаешь?
– Английский, – ответил я, забыв добавить стандартный анкетный шаблон «читаю и перевожу со словарем», что не оставляет иллюзий у понимающего человека. Такая забывчивость вскоре вышла мне боком.
К вечеру я уже оказался прикомандирован в качестве переводчика на военное гидрографическое судно, уходящее через сутки в Средиземное море.
– Не психуй, – сказал шеф, когда я узнал, что приказ подписан и назад хода нет. – Там и без тебя почти все переводчики. Тобой мы просто закрываем амбразуру. Нельзя корабль в море отправлять с пустотами в штатном расписании. А пока будешь «морячиться», я тебе толковое место подберу. Говори, чего хочешь? Мои крестники все в люди вышли.
Я снял с полки потертый справочник по кораблям всех флотов и народов «Джейнс» и нашел свое судно. Информация была убийственной. Супостатский справочник утверждал, что это переоборудованный китобой.
По водоизмещению он незначительно превышал «Санту Марию» Колумба, а по скорости хода не оставлял надежды на реализацию проекта Жюля Верна «Вокруг света за 80 дней». Он был моложе меня, но ненамного.
– Кранты, – произнес я вслух и повторил раза три без всякого выражения, хотя несколько крепких выражений построились в очередь, чтобы сорваться с языка при первой возможности. О такой ли службе я мечтал?!
***
– Ерунда, – заявил командир гидрографа, капитан-лейтенант небольшого роста, но с высокой степенью уверенности в себе, когда я представился и честно поведал историю своего прикомандирования.
– У нас половина специалистов в бригаде может только автономный паек на дерьмо переводить, и переводят. Не рассказывай больше никому эти глупости. Постарайся быть полезным, а если не справишься, отдам тебя замполиту для проведения политзанятий с матросами. Он давно просит еще одну жертву.
Я поблагодарил за доверие, щелкнул каблуками и направился в отведенную мне каюту, которая оказалась маленькой, как стенной шкаф, но зато одноместной.
Я побросал в угол вещички и задумчиво уселся на койку. По громкой связи прохрипело: «Корабль к бою и походу приготовить!»
Застучали башмаки, завибрировали агрегаты, койка начала подпрыгивать в такт вращению какого-то скрипучего вала. Лежа на койке, я почувствовал себя частью дребезжащего организма и решил стать полезным.
***
Шел третий месяц похода. За это время я успел не только окончательно уяснить собственное невежество, но и кое в чем поверхностно разобраться, по неопытности считая, правда, свое понимание достаточно глубоким. Удалось подружиться с несколькими офицерами-ровесниками и не поссориться с остальными, что давалось нелегко, учитывая замкнутость пространства и сообщества. Отсутствие в подчинении личного состава позволяло иногда ощущать себя пассажиром круизного теплохода, однако эту иллюзию регулярно разрушали бурные потоки ненормативной лексики, которую, надо сказать, отличала известная гармоничность.
Словом, все шло нормально. И этот день тоже не предвещал ничего дурного. Побаливавшая с утра голова напоминала о вчерашнем дне рождения доктора Олега, потчевавшего земляков-ленинградцев резервным спиртом (в просторечии – «шилом»). В круг «своих» вошли связист Саша, штурман и я. Все – лейтенанты. К концу посиделок в амбулаторию, по условному стуку, проник особист – старлей Виктор. Пить он не стал, доел праздничную закуску и посоветовал не болтать лишнего. Никто не понял, что он имел в виду, но беседа скисла, и все разошлись по каютам.
Слева по курсу в двух милях виднелся американский авианосец, за которым мы ползли уже несколько часов. Размеры плавучего аэродрома поражали, особенно в сравнении с нашим убогим челном. Мы выглядели, как граненый стакан рядом с бочкой квашеной капусты.
– Боцманской команде приготовиться, – проорал в КГС[1] старпом с мостика.
– Будет грандиозная операция, – услышал я за спиной и обернулся. Виктор показывал на огромный сачок, который не без труда волокли мичман и три матроса. Я вспомнил слова шефа о том, что частое появление особиста – одна из самых плохих примет, но тут же забыл. Напрасно, как оказалось.
Мы замедлили ход, и, как только авианосец скрылся из виду, боцман начал вылавливать сачком из-за борта здоровенные пластиковые мешки. Казалось, что авианосец оставил за собой след из нескольких десятков поплавков. Мусор, – догадался я, – на америкосе закончили приборку и повыбрасывали в море мусор в полимерной упаковке, казавшейся диковинкой в те далекие годы.
– Жду – не дождусь, когда нам с сачком выдадут премиальные за разоблачение козней противника, – устало, но гордо прогудел мичман, когда штук шесть мешков было брошено на шкафут.[2] Этим операция и завершилась. Мешки начали тонуть, а шестиметровое древко уникального инструмента перестало повиноваться опытным боцманским рукам.
Замполит, особист и еще несколько офицеров, в том числе и я в качестве официального переводчика, были допущены к вскрытию добычи.
«Кто-то из классиков очень верно сказал, что разведка – грязное дело», – думал я, натягивая на руки толстые резиновые перчатки. Надпись на перчатках об их испытании на 6000 вольт создавала некую иллюзию безопасности. Отходы жизнедеятельности ярко демонстрировали благополучие американских ВМС. На авианосце вкусно ели, пили и выпивали, ухаживали за телом, брились, листали красочные журналы, слушали музыку и играли в карты. Радиоактивность мусора соответствовала норме. Качество наших отходов проигрывало почти по всем пунктам, кроме последнего. Замполит собрал в стопку полиграфическую
