Накинутая на голое тело тужурка с погонами не скрывала обильной мхоподобной растительности на теле.
– Чего трэба? – довольно грозно спросил мой новый сослуживец.
А затем обиженно протарабарил на коктейле из русского и украинского, что ходят тут всякие, порядок нарушают, шумят и безобразничают. Такой диалект, кажется, называют суржиком. Мощным волевым усилием я сдержал естественное желание выдрать оборзевшего мичмана за нарушение формы одежды, неотдание чести, игнорирование субординации и прочее. Всего четырнадцать пунктов. Доброжелательно улыбнувшись, как было рекомендовано книгой, я назвал себя, сообщил, что назначен в часть главным инспектором-инструктором по технике безопасности. И попросил доложить обо мне командиру.
Мичман, видимо, вспомнил, что он на службе, и попытался застегнуть тесную тужурку. Это ему плохо удавалось из-за цеплявшихся за пуговицы и попадавших в петли волос на груди. Он крякнул от боли и, бросив бесперспективное занятие, проводил меня в довольно большую комнату, предложив («будь ласка») подождать. Помещение имело казенный вид и содержало в себе две койки рядового состава, стол для чистки оружия, решетку на окне и пару картин в золоченых рамах. Одна изображала В. И. Ленина в Разливе, сочиняющего на пеньке апрельские тезисы. Вторая была классическим культовским портретом в полный рост Иосифа Виссарионовича в форме генералиссимуса. Бирка на боковой поверхности рамы свидетельствовала, что портрет был поставлен на инвентарный учет еще при жизни товарища Сталина. Решив ничему не удивляться, я присел на койку. Приблизительно через полчаса, осторожно приоткрыв дверь, в помещение проник аккуратненький мужчина лет пятидесяти, в коричневом, отглаженном до блеска костюме-тройке – ровеснике портрета вождя.
– Здравствуйте, – тихо вымолвил он, – я вольнонаемный сотрудник части. Заведую строевой канцелярией. Зовут меня Семен Ефимович. Готов принять у вас документы.
Отдав ему пачку бумаг, я поинтересовался, когда смогу доложить командиру о своем прибытии.
– Не будем торопиться, – прошелестел строевик, не отрываясь от изучения текстов.
Кроме костюма, в облике Семена Ефимыча не было ничего запоминающегося: он был по всем параметрам средний и бесцветный, без особенностей и примет. Работа с документами заняла у него довольно много времени, причем он ни разу не присел, а несгибаемо стоял у оружейного стола. Возможно, берег стрелку на допотопных брючках.
– Итак, вы собираетесь у нас служить? – наконец спросил он.
– Там все написано, – я не собирался обсуждать свои планы с каким-то шпаком, но на всякий случай улыбнулся. Это вышло почти автоматически. «Читать надо меньше всяких психологов», – подумал я.
– Хорошо, – продолжал он, делая вид, что мой ответ его удовлетворил. – Допуск на территорию части возможен только по указанию командира, а он на мероприятиях. Попрошу вас прибыть сюда завтра к 11.00. Я доложу командиру. Возможно, завтра по вашему делу будет принято решение.
– А можно переговорить с кем-нибудь из офицеров?
– Никого нет. Все на объектах. Я здесь единственное ответственное лицо. Жду вас завтра. Документы останутся у меня.
После недолгих препирательств я настоял на возвращении мне удостоверения личности. С некоторых пор очень болезненно переношу расставание с туговозобновляемыми корочками. Убывая, я широко и открыто улыбнулся Ефимычу и мичману в точном соответствии с рекомендациями американских специалистов. По их физиономиям было понятно, что сотрудники МОРСа этих рекомендаций не читали. А может быть, им нечего было мне продать?
***
Позвонить шефу и доложить о первых впечатлениях я смог только поздним вечером, потому что подвергся перехвату по пути группой подгулявших знакомых офицеров. Они были уверены, что продолжают отмечать присвоение мне старлейского звания. Отпираться было бесполезно. Шеф докладом остался не слишком доволен и просил быть еще внимательнее и осторожнее. После высокопарных слов об ответственности моей миссии для судеб шефа и Флота мне оставалось только проорать: «Так точно!», что я и сделал.
***
Ровно в 11.00 я постучал в известную железную дверь. Похоже, меня ждали. Выросший на пороге мичман казался образцом строевой выправки. На его «Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!» я выставил особо открытую расширенную свежеотработанную улыбку и бережно пожал его пухлую руку. На этот раз мичман, заперев входную дверь, провел меня сквозным коридором на территорию части. Выйдя из здания, я обомлел. Огороженная зона охватывала не менее полукилометра прекрасного песчаного пляжа. Справа вдалеке виднелись крупные ангары, а всего в сотне метров в том же направлении наблюдалось чудо. Настоящий сказочный дворец. Здание имело сравнительно небольшие размеры, но поражало великолепием и изысканностью архитектуры. Будучи полным дубом в зодчестве, я интуитивно понимал, что это шедевр. Именно таким я себе представлял пристанище Шахерезады, где могли полноценно звучать сказки «Тысячи и одной ночи». Хотелось стоять и любоваться, но мы повернули налево и направились к группе КУНГов (закрытых автомобильных кузовов, похожих на подсобки строителей), установленных на покосившиеся бетонные или кирпичные столбики.
Наличие таких, достаточно убогих, помещений на берегу позволяло штабным офицерам сносно трудиться и отдыхать на твердой почве. При этом числились они в составе экипажа или плавучего штаба, получая приличное морское денежное довольствие. Переход в капитальные береговые сооружения мгновенно лишал их таких благ. Про хитрости эти, придуманные ушлыми финансистами вместе с хитрыми штабистами, я узнал в период своего пребывания в бригаде кораблей вспомогательного флота. Подобные КУНГи были обильно расставлены почти по всем причалам. Не удивительно было бы их увидеть и на газоне у штаба флота. Но до этого дело не дошло.
Мичман подвел меня к самому левому КУНГу, открыл дверку и жестом предложил войти, сам оставаясь снаружи. Увидев Семена Ефимыча, я поздоровался и состроил доброжелательную улыбку особым, тщательно отработанным у зеркала методом. Наверное, она оказалась недостаточно открытой, так как, начиная свое бюрократическое вещание, он брезгливо поморщился.
– Принято решение предоставить вам отпуск по семейным обстоятельствам на трое суток. Вот отпускной билет. Ваше назначение к нам было ошибочным. К нам уже направлен выпускник академии, который целенаправленно прошел подготовку для службы в специфических условиях. Вашей вины здесь нет. Думаю, что допустившим ошибку лицам будет указано. (Я чуть было не вздрогнул, но сдержался.) Возможно, к моменту вашего возвращения из отпуска мы сможем предложить вашему вниманию другую должность в другой части.
– А что именно? – Я уже был изрядно утомлен этой «семеноефимчией».
– В должностном окладе и штатной категории ваш статус ущерба не понесет.
– Надеюсь, – мне показалось, что он ухмыльнулся уголками губ. Издевается, что ли?
– Может быть, я все-таки здесь пригожусь?
– Нет. Решение уже принято. – Указательный палец собеседника уперся в потолок. Поскольку вы были допущены на объект, подпишите обязательство о сохранении в тайне любых сведений о нашей части.
Я расписался, причем Ефимыч потребовал повторить подпись: ему показалось, что какая-то буква выписана недостаточно четко.
– Пройдите в соседний КУНГ. Мичман вас проводит. Получите там денежное довольствие и можете быть свободны.
Выходя, я непроизвольно состроил на физиономии кривую мину. Выполнение задания находилось под угрозой.
В соседнем кузове на койке за цветастой занавеской валялся капитан с малиновыми просветами на погонах. Судя по мешкам под глазами, он систематически и с удовольствием нарушал сухой закон. При моем появлении он резво поднялся и радостно захлопотал.
– Здравствуй, здравствуй, мореход. Я о тебе все знаю. Не хотят тебя брать в наш МОРСик, а зря. Был бы у меня друг-товарищ. Но ты не горюй. Они тебе место подберут – закачаешься.
Андрей, как попросил называть себя капитан, быстро насчитал мне все выплаты по окладам и даже подъемные. Он выплатил подъемные и на семью, не спросив справок с места жительства и свидетельств о браке, рождении, убытии и прибытии. То есть всего того, без чего ни один финансист даже не почешется
