тут же ощутили неземной холод. Он надавил изо всех сил, но руки не чувствовали почти никакого сопротивления, просто тонули в этой фигуре, но тем не менее толчка оказалось достаточно, чтобы она качнулась и повалилась в огонь.
- Назад! - крикнул брат Элиас.
Чернота фигуры начала таять. Джим увидел, как на ее месте возникло нечто белое, блестящее и странно просвечивающее, и в следующий момент тело исчезло в одной долгой плотной вспышке красного цвета, и пламя костра стало кроваво-красным. Их окатило волной тошнотворно-дурного запаха.
Борющееся в пятнадцати футах от костра тело Брэда внезапно обмякло. Гордон какое-то время продолжал давить, но, поняв, что оно больше не оказывает сопротивления, ослабил нажим. Тут подбежал Джим. Они вдвоем подхватили на вилы безвольное тело, донесли до костра и бросили в огонь. Снова полыхнула красная вспышка, на сей раз не столь продолжительная, и тело исчезло.
Из разбитого носа брата Элиаса все еще текла кровь, оставляя пятна на костюме. Проповедник стоял перед пламенем, раскинув руки, и опять громко произносил слова на незнакомом языке. Красные языки костра, отражаясь бликами на мокром от крови лице проповедника, придавали его чертам какое-то неземное выражение. Пламя внезапно вспыхнуло и погасло. Костер вернулся в свое прежнее тлеющее состояние; горящее кольцо разлитой крови тоже потухло. Над дремлющей горкой отходов потянулись вверх густые клубы черного дыма.
Гордон вспомнил, что на шее болтается фотокамера. Корпус оказался разбит, объектив треснул, пленка, очевидно, засветилась, и надеяться на получение фотографий было излишне.
Дым поднимался вверх, загораживая лучи солнца. Казалось, он застилает все небо. Огонь практически погас, но клубы черного дыма становились все гуще. Несмотря на полное безветрие, вершина столба начала вытягиваться, приобретая форму когтистой лапы.
Брат Элиас поднял коробку с оставшимися бутылками с кровью.
- У нас еще много дел, - произнес Он. - Это еще не конец. Пошли. Нам пора ехать.
- На Молочную ферму, - сказал шериф.
- Да, на Молочную ферму, - кивнул брат Элиас. Гордон подошел к ним, поддерживая ослабевшего отца Эндрюса.
- Одно из них прыгнуло и цапнуло его в руку, - сказал он.
Брат Элиас взял кисть священника и сильно сжал. Отец Эндрюс вскрикнул, но когда проповедник отнял руку, кровотечение прекратилось.
- Вы должны быть сильным, - сказал брат Элиас. - Сейчас Бог нуждается в вас.
Все четверо пошли к машинам.
- Поедем на одном, - решил Джим. - Будет тесновато, но нельзя допустить никаких случайностей.
Джим сел за руль, остальные начали размещаться в пикапе, но брат Элиас задержался. Подняв с земли старую газету, он чиркнул зажигалкой, подождал, пока она загорелась, и бросил на землю. Пламя тут же перебежало на другую газету, с нее - на сухие ветки. И только после этого проповедник сел в машину. Джим завел двигатель.
- Хотите так оставить? - спросил Гордон.
- Когда огонь сделает свое дело, появятся лесники и потушат, - кивнул проповедник.
Огонь добрался до бессознательно скрючившегося тельца и мгновенно поглотил его.
Джим начал подавать машину задом. Под колесами хлюпали маленькие тельца, хрустели кости. Никто не обращал на это внимания. Пикап развернулся и поехал прочь от свалки.
Не успели он добраться до шоссе, как за спиной прогремел мощный взрыв. Это огонь добрался до грузовика Брэда Николсона.
7
Марина лихорадочно оглядывала ванную комнату в поисках оружия. Распахнув ящик с медикаментами, она перебирала его содержимое и выбрасывала на пол ненужные вещи. Какое-то время она подержала в руках баллончик с дезодорантом. Она видела, как в кино однажды использовали аэрозольный баллон в качестве огнемета, держа под струёй горящую зажигалку. Но ни зажигалки, ни спичек у нее с собой не было, поэтому дезодорант тоже полетел на пол. На полочке у раковины, вместе с различными косметическими баночками и старыми щипцами для волос, она заметила ножницы. Тоже не годится. Слишком маленькие.
Воспользоваться нечем.
Она опять села на унитаз. Сначала она ударилась в панику. Она плакала и кричала, не выбирая слов, адресуя свои бессмысленные вопли тому, что могло находиться за дверью. Потом все-таки заставила себя трезвее оценить ситуацию, успокоиться и постараться подумать логически. Те, что за дверью, над ней явно издеваются. Что-то большое швырнули в дверь. С улицы влетело несколько камней, которые разбили стекла.
Марина посмотрела на себя в зеркало. Волосы взлохмачены. Потеки туши оставили на щеках две черные полосы. Пересохшие губы потрескались. Она закрыла лицо руками.
За дверью кто-то тихонько злорадно хихикал. Потом послышались другие голоса.
- Убирайтесь к черту! - завопила Марина.
Ручка двери ванной задергалась, словно кто-то пытался открыть ее снаружи. Марина, обостренно осознавая беззащитность своего младенца, закрыла живот руками. Она понимала, что те, кто за дверью, просто играют с ней, но скоро им это наверняка надоест, и вот тут-то она узнает, почем фунт лиха.
Тоненькие лопочущие голоса, которые она слышала отовсюду - из-за двери, с улицы, с крыши - вдруг смолкли. Наступила полная тишина. Она затаила дыхание.
Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать.
Марина встала и прижалась ухом к двери.
Тишина.
Она подошла к разбитому окну.
Тишина.
Медленно, осторожно, она открыла деревянную ставню. В ванну упало несколько осколков стекла. Она высунулась наружу. Никого. Никаких признаков жизни. Она подошла к двери и так же осторожно приоткрыла ее. Коридор был усыпан осколками разбитого стекла и фарфора. Рядом с дверью в спальню - два перевернутых стула из кухни. Антикварная фарфоровая настольная лампа, подарок бабушки, разбита о стену.
Но никаких признаков жизни.
Марина приоткрыла дверь пошире. Ничего не увидев, она вышла в коридор. Фарфор хрустел под ногами. Она миновала перевернутые стулья. Подошла к кухне. Переступила порог.
Нечто розовое с молниеносной быстротой метнулось из-под стола, ударилось в нее и повалило навзничь. Голова ударилась о разбитую тарелку. Маленькие пальцы схватили ее за руки и за ноги и потянули в разные стороны.
Нож для колки льда вонзился Марине в правую руку, она вскрикнула, дернула головой и увидела, как два уродливых младенца держат нож, прижимая ей руку к полу. Еще несколько ножей вонзились в руки и ноги, Марина только успевала вскрикивать, голова кружилась от боли, но сознания она не теряла.
Стая мелких младенцев, все жутко изуродованные, мельтешила на полу кухни, быстро лопоча что-то на непонятном языке.
От дикой боли и невозможности осознать происходящее она зажмурилась. А когда открыла глаза, увидела перед собой большого злобного ребенка, сжимающего в руках ее лучший нож для разделки мяса. Создание улыбалось. Лучи раннего солнца блеснули на полированном металле ножа, и Марина поняла, что нож будет использован для того, чтобы взрезать ее и убить ее нерожденную дочь.
Она вскрикнула и потеряла сознание.
