Новый дом с сиреневыми ставнями

Выбор

«Пластилиновые дети»

И все-таки бессонная ночь не прошла даром. Где-то на полдороге Таня поняла, что должна вернуться домой и лечь. Глаза слипались – самое страшное, что может быть с человеком за рулем. Хорошо, что вовремя сообразила. Ей удалось возвратиться целой и невредимой.

– Совсем худо? – сочувственно ахнул муж.

Она рухнула в постель не раздеваясь. Нырнула в многочасовое забытье.

Проснулась от телефонного звонка.

Который час? Где она? Что это за трезвон?

Телефон не умолкал. Нащупала трубку, подтянула к уху.

– Алло! Таня! Таня! Ты слышишь меня?

Врач. Саша. Таня все вспомнила и пришла в ужас. Лучше было бы уснуть и не проснуться.

– Таня, я ждал вас с Олегом сегодня. Что у тебя случилось?

– Ночь не спала, Саш. Поехала и вернулась. Я завтра приеду. Одна. Пока все точно не выяснится, я никому ничего не скажу. Так я решила.

– Это твое право. Давай, до завтра тогда.

Таня снова провалилась в сон. Спала до позднего вечера. Проснулась, когда услышала рядом с собой сонное дыхание мужа.

Надо же! Весь день проспала в одежде, хорошо, хоть обувь сняла.

Она пошла в ванную и долго-долго стояла под душем. Помнится, злилась она из-за залитого водой пола. Как давно это было! Неужели только вчера утром? Не может быть! Ей казалось, что прошли годы. И та, злящаяся на влажный пол, – разве это могла быть она? Разве это был повод для злости, раздражения? Вернуть бы вчерашнее утро…

Хотя… это ничего бы не изменило. Известие все равно настигло бы. Но вспоминать собственную реакцию на вчерашние мелочи было почему-то стыдно.

Укутавшись в мягкий халат, вернулась она в спальню. Огляделась при мягком свете ночничка: что бы почитать? Взяла книгу у Олега на столике. Стихи. Легла, открыла наугад.

Неродившиеся пластилиновые дети
Обо мне не скажут
Познакомьтесь – это мой сын.
Я не увижу своих живущих братьев
(Они ведь могли бы быть!)
Я сам
Дам
Себе число.
27 – «О»
день и месяц.

Я помню ее волосы
Мокрые от снега и пота
Блины на завтрак рвота
До этого палец водил по стеклу…
Я люблю этого человека…
На ее руках были ногти неровные, короткие
Она нервничала, когда стригла их.
Она так боялась
Расстаться
Я жил в ней
Как до этого мой отец
Она делилась
Еще во мне не уверенная
Беременная.
Я кроликом съежился обещал не мучить
Грудь до боли не съедать
Мясо с молоком путая.
Молодость не забирать,
Впитывая.
Напрасно.
Красно-грязно.
Не приняла.
Чертила на снегу
Уголком, носком, каблуком
Я люблю этого человека.
Мы ждали Я и ОНА.
Нас – ОН.
Я учился читать, рисовать
И краситься
Она золотом руки одевала
Плакала бегала к нему от него.
Я уже знал французский, птичий и разбирался
в ветрах.
Она кроликом съежилась.

Решилась…
Я сам дал себе число 27 – «О» [14]

Откуда он взял эту книгу? Почему она у него? Почему открылась ровно на этих словах?

Это было как выстрел в сердце.

Тане хотелось плакать. Но слез уже не было. Вдруг вместо слез пришла злость.

– Мой ребенок будет! Он будет счастливым. Он будет понимать меня, и мы вместе будем понимать язык птиц, шум ветра, моря. Мы успеем нарадоваться этой жизни, даже если она будет отсчитываться не годами, а месяцами.

Если мысль настолько материальна, что под руку подворачиваются бьющие наповал стихи, она сможет использовать свои мысли ребенку во благо. Она уговорит его родиться здоровым. Они станут лучшими друзьями. Будут верить друг другу. Никогда не предадут.

– Главное – родись! Кто бы ты ни был, ты уже есть. Я в ответе за тебя. Я не огорчу тебя слезами и страхами. Я обязана думать о тебе.

Ей казалось, ребенок ответил.

– Спи, – сказал он, – давай вместе спать.