— Что, оторваться не можешь? Так интересно? — пошутила я. — Ну уж нет, Чикова не пожалел, давай и Орлова следом.
— Интересно, интересно, — пробормотал он, продолжая изучать газету. — Так, а здесь их нет. Вычитывал статью? Искал ляпы?
— Папа, что ты там бормочешь? — не выдержала я.
— Нет, он подчеркивал только буквы, а не слова в целом. Что? Ты что-то спросила?
— Спросила. Ты же хотел сжечь газету?
— Подвинься ближе, дочка, смотри. Видишь эту статью?
— Вижу.
— А что еще видишь?
— Под некоторыми буквами снизу чернилами черточки проставлены.
— Точно. То густо, то пусто. В слове «первомай» подчеркнуты сразу две буквы — первая и третья, «п» и «р».
— «Шагает по планете» — ничего не подчеркнуто, зато в «труженики» черточка под последней буквой «и».
— Опять два слова пропущены, а в «следуя» кто-то подчеркнул букву «д».
— Может, в этом разгадка: одно слово отмечается, два — пропуск.
— Нет. Смотри, в следующем слове после «следуя» — «путём», отмечена «ё», и в следующем — «начертанным», есть отметка.
— Да, буква «т».
— Папа, а с алфавитом, например, латинским это не связано? Или берем эти буквы…
— Это уже горячо. И складываем. Прочитала?
— Да, — оторопело ответила я. Оторопело, поскольку не ожидала, что из них получится новое слово. — Придет.
— Придет.
— «Тот день»? Папа, неужели?!
— Не спеши радоваться. Слушай, бросай оставшиеся газеты в костер — и пошли домой.
Он был не совсем прав: мы не пошли, а побежали. Теперь я понимала, почему Архимед с криком «Эврика!» голым выскочил из ванны. Папа нес куртки и грабли, а я прижимала к груди газету. Страшно было представить, что еще одно мгновение — и она полетела бы в огонь. Все-таки, молодец ты у меня, папуля!
— За «папулю» и за «молодец» — спасибо, — сказал я, прочитав последнюю строчку в дневнике. Маша уже третий день сидела безвылазно за письменным столом. — Только ты еще не устала от писанины?
— Папочка, еще рано. Мне осталось совсем немного. А уроки я выучила, можешь проверить. Через тридцать, нет, двадцать минут.
— Я не об этом. Пиши на здоровье. Только надо ли это?
— Что ты имеешь в виду? — удивилась Маша.
— Тебе осталось рассказать, как мы с криками радости воссоздали то ли загадку, то ли, наоборот, отгадку.
— Или чью-то шутку.
— Вот именно. Хочешь в своем дневнике воспроизвести ее?
— Да. Думаешь, этого делать не надо?
— И ты, и я знаем ее наизусть. И вряд ли когда-нибудь сможем забыть этот текст. Однако обрати внимание: человек, от которого мы получили такой подарок, — сделал все, чтобы зашифровать его. Будто боялся…
— Чего он мог бояться?
— Хотя бы того, что кто-то узнает, что он тоже… знает.
— Отгадку?
— Пусть даже ключ к отгадке.
— Ты думаешь, мой дневник…
— Все может быть. Помнишь, мы уезжали на неделю в Любимовск?
— Конечно, помню.
— Я не хотел тебе говорить, но, видимо, придется. Перед отъездом мы навели порядок в доме. Ты вымыла полы, а я вытер везде пыль.
— Ты еще сказал тогда: «Какое счастье, что в деревянных домах пыли меньше, чем в кирпичных».
— Вот этого как раз не помню. Зато помню, что, вытирая пыль с горки, я поставил маленький бюст Чайковского, так, чтобы он «глядел» в окно.
— Чтобы ждал нас и не скучал? — улыбнулась Маша.
— Когда мы приехали, бюст стоял по-другому. Поняла?
— Не совсем. Ты хочешь сказать…
— Вот именно. Его кто-то сдвинул, когда нас не было.
— Но этого не может быть! Дверь была на замке. Нет, ты, наверное, ошибаешься.
— Повторяю, я это допускаю. Но Чайковский, когда мы вернулись, смотрел не в окно, а прямо на нас. Его нечаянно сдвинули, дочка… Что же касается твоего «не может быть», — продолжил я, — то нам с тобой, живя здесь, давно пора привыкнуть к тому, что на Маре все возможно. Могут для устрашения подбросить отрубленную кошачью голову, словно живем мы с тобой не в России конца двадцатого века, а где-нибудь на Гаити. Там до сих пор распространены самые черные магические обряды. Одновременно мы получаем записку с советом убираться отсюда подобру-поздорову. Так почему в наше отсутствие в этом доме не могли побывать незваные гости? Заметь, дочка, записку мы получили после того, как кто-то узнал…
— Или узнали…
— Или узнали, что мы наведались в соседний дом.
— Я все поняла. После «папули» ставлю жирную точку.
— Молодец. Ставь.
— А как мне быть дальше? Может, пока не вести дневник?
— Решай сама. В любом случае, присматривай за ним повнимательнее.
Я понимал, что огорчил Машу. Но, с другой стороны, меня порадовало то, что дочь поняла меня. «На войне как на войне» — старинный французский принцип в настоящий момент как нельзя кстати подходил и для нас. После чистых и тихих дней бабьего лета обязательно наступает ненастье. Вот так и вослед умиротворенному безмятежью сентября мы могли ждать чего угодно не только от погоды, но и от наших «доброжелателей», доселе остававшихся неизвестными.
И лишь после того, как события, о которых я рассказываю, остались в прошлом, Маша записала тот текст, который нам удалось расшифровать благодаря старой районной газете. Вот он:
