Возвращение на Мару

— Ой! — это воскликнула Маша.

Она встала позади, схватив меня за руку. Незнакомцы смотрели на нас. Мы — на них. То, что они не люди в привычном понимании этого слова, я понял сразу. Значит… Господи, не надо этого! Только бесовщины нам с дочерью не хватало. Я лихорадочно вспоминал все, что читал раньше о бесах. Они должны бояться крестного знамения, а потому у людей, которым являлась нечистая сила, не поднималась правая рука для того, чтобы с помощью креста животворящего прогнать беса. За мою левую руку судорожно схватилась Маша, вторая была свободна. Я легко поднял ее и перекрестил — сначала одного пришельца, затем другого. Они не исчезли. Только переглянулись и перекрестились тоже. По православному, но двумя перстами. И опять молча уставились на нас. Тогда я перекрестился сам и стал молиться вслух: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна…»

К моему удивлению, оба поднялись и стали вслед за мной молиться, произнося: «…плещма Своима осенит тя, и под крыле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узреши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое…»

С особым чувством незнакомцы прочитали то место из девяностого псалма, где говорилось о «бесе полуденном». Мы закончили молиться.

— Да не бесы мы! — произнес тихо, с какой-то горечью один из непрошеных гостей.

Странно, но их одежда до сих пор моего внимания не привлекала. Маша позже призналась, что когда она увидела, во что они были одеты, ей почему-то представилось, что люди эти участники массовки из фильма «Андрей Рублев». Меня же больше всего поразили лица пришельцев. Мужчинами назвать их было трудно, скорее юноши. Но глаза… Удивительные, непостижимым образом контрастирующие с обликом. Глаза древних стариков, потухшие и какие-то безжизненные. Лунный свет освещал комнату, но даже его сиянье не вызывало в их зрачках ответного света. Бездонные темные глаза, будто вместившие в себя не одну, а десятки человеческих жизней.

— Меня зовут Лека, — продолжил человек. — Или Лек. Кому как удобнее.

— Звали, — поправил его второй.

— Что?

— Звали раньше.

— Ну да… А вот он, — и человек показал на своего напарника, — Болдырь. А вы садитесь, садитесь. — Он вдруг засмеялся, но горечи в его смехе стало еще больше. — Разговор долгим будет.

— Какой разговор?! — возмутился я. — Если вы не бесы, во что, если честно, я не очень верю, то кто? В ходячих мертвецов не верю тоже. А если вы люди, то как попали в наш дом?

— Вот видишь сколько вопросов, — подал голос тот, которого назвали Болдырем. — Мы пришли вам объяснить…

— Вы все время… были здесь? — тихо спросила Маша. — Я чувствовала это.

— Ну, не все, но были часто, — как-то виновато сказал Лека.

— А если бы мы испугались и уехали из Мареевки? Вы, наверное, этого хотите?

По голосу Маши я почувствовал, что ее страх прошел. И в самом деле, как ни парадоксально со стороны выглядела вся эта сцена, но пока мы разговаривали с пришельцами, все шло своим чередом. Так же лила свой голубоватый свет луна, тихо стучали ходики…

Гости вновь переглянулись.

— Ты ответишь? — спросил после некоторого молчания Болдырь своего друга.

— Попробую, — вновь засмеялся тот. И если бы не горечь в голосе, я подумал бы, что перед нами необыкновенно веселый и жизнерадостный человек. А он вдруг возьми да обратись к дочери по имени: — Маша! — пришла очередь переглянуться нам с дочкой. — Если бы вы испугались и уехали, значит, вы — не те. Хотя… — Он вдруг умолк на мгновение, — может быть, было бы лучше, будь вы не те.

— Мы к вам привязались, — вставил словечко Болдырь.

— Послушайте, ребята, все это трогательно, — не выдержал я, — но меня больше интересует не то, как вы к нам привязались, а кто вы? Люди, черти, приведения? А может, все вместе?

Но теперь Маша не слышала меня. Видимо, она думала о чем-то своем и ей совсем было неинтересно, кто сейчас сидел перед ней на ее же кровати. Пристально глядя на Леку, Маша вдруг произнесла: «Придет тот день — и возвратятся двое»? Лека вздрогнул и, опустив голову, замолчал на какое-то время. Затем продолжил:

— Вы уже многое узнали, еще о большем, наверное, догадываетесь. А обо всем, что связано с этой… с этой… — Лека никак не мог подобрать нужного слова.

— Тайной? — подсказала Маша.

— Историей? — и я внес свою скромную лепту.

— Для кого история, а для кого жизнь. И даже больше. — Лека вдруг встал и заходил по комнате. — Самое плохое, что даже то, о чем мы знаем, ни он, ни я не имеем права никому рассказать, тем более вам.

— Маша, — мое раздражение било через край, — чем больше я слушаю этих типов, тем более уверен в том, что нам надо делать: мы закроем дверь и пойдем в церковь. Не знаю, кто эти… люди, но они меня уже достали. По-моему, ничего им не известно.

— Но ты же перебил их рассказ, папа!

— Я перебил? Брось! Сейчас они скажут тебе, что связаны какой-то страшной клятвой и не могут рассказать нам всего.

Незнакомцы переглянулись.

— И это правда. Мы и впрямь связаны клятвой, — заступился за друга Болдырь.

— Вот видишь, дочка, что я говорил? А на самом деле им просто нужно узнать, что известно нам. Так что насчет «придет тот день — и возвратятся двое» поосторожнее…

— «И снимется проклятье родовое», — перебил меня Лека. И продолжил:

И будет та же роковая ночь
И снова будет некому помочь.
Но солнце в полночь встанет, и над Марой
На веки вечные исчезнут злые чары.
Но не дождаться этого вовек,
Коль не пробудет совесть…

— Что же замолчал, как там тебя, Лека? Кто не пробудет совесть? Помоги, подскажи! А заодно поясни нам, что это за роковая ночь такая и о каком солнце, да еще вставшем в полночь, идет речь. Молчишь? О, дух лукавый! Изыдите, Богом вас заклинаю.

И Лека и Болдырь как-то вмиг ссутулились, сжались. Признаться, мне стало даже жалко их.