образования.
- Ну уж! Не очень-то ты похожа на жертву, - вскользь заметила Людасик, - особенно последние дни!
Повисла новая пауза.
Римка подняла голову и уставилась на меня во все глаза. И уронила ложку.
- Марыся… точно! - тихо завопила она. - Ты что это?! Людка, смотри на нее! Тридцать лет, не больше! Марыська! Колись, ну?! Что у тебя? Кто?
- Новая работа у меня, вот кто! У-хо-жу! - пропела я. - Не завтра, конечно… Но, в общем, меня уже пригласили! В интересный, молодой, творческий коллектив с преобладанием мужчин! Не ожидали?!. А между прочим, тебе, бабушка Римус, сейчас по выражению лица - четырнадцать, не больше! Скажи, Людка?
И мы с Людмилой опять расхохотались.
Особнячок был самый заурядный - низенький, кирпичный, с крохотным крылечком и серой железной дверью.
И тем не менее именно здесь располагался могущественный спонсор журнала. И сегодня мы несли ему рукопись первого номера.
Настроение у всех было торжественно-нервозное.
Почти всю дорогу шли молча. Холодно и отъединенно ото всех, без единого слова шествовали под руку Жора и Томик. Я заметила, что Томик ступает чуть впереди, ненавязчиво направляя своего рослого и представительного спутника. Возможно, она лучше знала дорогу?
Чизбургер с Компотом (они же Федор с Сергеем), опустив подбородки в поднятые воротники - поссорились, что ли? - вышагивали на расстоянии друг от друга: Компот впереди, Чизбургер сзади, почти наступая мне на пятки. Почему раньше они представлялись мне похожими? Компот был бледный веснушчатый благообразный толстячок. Чизбургер принадлежал, по-видимому, к семейству нескладных вечных подростков.
Славик яростно курил на ходу. Выражения его лица нельзя было определить. Полы длинного пальто разлетались. Безмолвно семенили в обнимку Лиза с юным поэтом. И даже Метелкина непривычно примолкла, рожки ее шапки уныло обвисли. Она опоздала и, догнав нас уже на середине пути, запыхавшись, пробормотала невразумительно: «Ой, я никак раньше… отработки… практическая…» И это были ее единственные слова за всю дорогу.
У меня чесался язык брякнуть что-нибудь насчет молчанки, вообще хоть как-нибудь разрядить обстановку, но мешал Валерий. Он шел рядом - молча, как и все, - но время от времени бросал на меня странный взгляд. Примерно так смотрят выпускники школы на семиклассниц - этак томно-насмешливо, с сознанием собственного могущества и мужской неотразимости. Взгляд этот меня раздражал и заставлял краснеть от досады.
Все опять складывалось как-то неправильно. Кем, интересно, он себя уже вообразил? Роковым соблазнителем? Мужчиной моей жизни? И на каком, интересно, основании?!
Литература - это одно.
Жизнь - совершенно другое.
К тому же я абсолютно ничего о нем не знала. Женат он или холост? Отсутствие кольца на пальце - небрежность, или развод, или, может быть, гражданский брак? Сегодня он был в кожаной куртке и добротных темно-серых брюках. Неужто не женская рука так тщательно утюжила эту стрелку? Я отводила глаза, но взгляд натыкался на сверкающие (впрочем, оно и понятно - к большому человеку собрались!) новенькие ботинки. В довершение всего от него веяло приличным одеколоном.
Пару раз я пыталась отстать, заговорить с Метелкиной. Но та смотрела замороженно-испуганным взглядом. Валерий косился через плечо, слегка улыбаясь. Воспоминание о поцелуе вспыхивало в памяти так, что казалось, все видят это. Я опять краснела, как девчонка. Нет, просто как идиотка!
Метров за тридцать до заветной двери Жора остановился и коротким жестом подозвал всех. Черты его лица за дорогу обострились, а кожа посерела. В глазах играли темные огни.
- Это мой третий журнал, - сообщил он ломким голосом. - Два первых зарезали из-за разных… короче, не важно.
После этого он замолчал, словно забыл продолжение речи. Вынул из кармана сигаретную пачку, из нее - сигарету, помял ее в пальцах, в недоумении поднес к лицу и сунул назад в карман вместе с пачкой. И только после этого вспомнил, что собирался сказать.
- Главное сейчас что? Главное не забывать: у каждого начальника свои тараканы в голове. Сколько я их встречал - у каждого собственной породы! Не знаю, может, где-то они нормальные люди, а у себя в кабинетах… В общем, приготовьтесь ко всему. Этого я увижу первый раз, договаривались через знакомых… - Рука его снова потянулась было в карман, но он пересилил ее, вернул на место и продолжил: - Дальше все непредсказуемо. Может взять рукопись молча. Может начать рассказывать о Багамах. Или как в детстве читал «Муму». Может листать номер и издеваться над каждой строчкой…
Наставления давались ему нелегко. Он опять остановился и издал странный звук, словно подавился. Еще раз обвел всех горящими глазами. И вдруг закричал:
- Короче, всем стоять смирно! Никому ни слова поперек! Предложит кофе - спасибо. Пошлет подальше - до свидания. Начнет нести пургу о литературных течениях - терпеть и слушать. И никому не лезть в разговор, ясно? Говорю только я. Метелкина, тебе ясно?! - буквально прорычал он.
Метелкина вздернула тоненькие бровки. Глаза ее широко раскрылись и наполнились слезами.
Томик утешающе сжала ее руку.
- Ничему не удивляться, - продолжал Жора уже спокойнее. - Дверью не хлопать, это всегда успеем. Все равно до регистрации еще жить да жить… если вообще, блин… Но на всякий случай уточним состав редколлегии: я редактор, Валерка - зам. Томка художник. Марина корректор. Так?
Все молча закивали - я, кажется, усерднее всех. (Меня очаровывало само это слово! Корректор. Корректировка. Корректный…)
- Остальные - авторы, - подытожил он. - Все равно даже двух ставок не дадут, нечего и мечтать… Просто для убедительности. Их надо в чем-нибудь убедить… ну там, что мы не больные люди, не графоманы. А всякие там отделы прозы, поэзии, гонорары - все в будущем… хм… если очень-очень повезет… Что еще? Ну, вроде все. Двинулись!
Но Томик еще задержала его, быстро перекрестила и поцеловала.
И после этого мы по очереди вошли в серую дверь.
За ней оказалась просторная комната с серовато-белыми стенами и потолком, вся словно в мягком кружении первого снега. Посреди этого призрачного снегопада, однако, благополучно произрастали у стены два сочно-зеленых лиановидных побега, окаймляющих белую дверь. Справа от двери стоял блестящий стол с компьютером и какими-то приборами, усеянными кнопками и светящимися экранчиками. Из-за этого стола поднялась нам навстречу женщина в темно-бирюзовом брючном костюме с белой блузкой.
Ей было лет тридцать пять. Но это были, подумалось мне, тридцать пять лет счастливой жизни. Или по крайней мере пять лет счастливой жизни. Она выглядела и двигалась, как хозяйка дома в телеролике, рекламирующем новый мощный пылесос «Занусси». У нее были такой же радостный, на западный манер, взгляд и ухоженные волосы. Она легко обогнула стол, белозубо улыбнулась нам, и блестящая светлая прядь упала ей на лицо.
- Здравствуйте! Приглашены? - спросила она, стойко удерживая рекламную улыбку телезрителям.
- На десять тридцать! Редколлегия журнала «Литературный цех»! - отрапортовал Жорж вибрирующим от напряжения голосом.
Я невольно ожидала, что сейчас она, опять-таки на западный манер, воскликнет в легком потрясении: «Ва-у!»
Но женщина, перегнувшись через стол, нажала несколько кнопок, объявила в аппарат тоном доброй феи, притворяющейся секретаршей:
- Анатолий Петрович! Редколлегия журнала!
И по-видимому, получив короткую инструкцию, картинным жестом указала на дверь среди лиан.
Следующая комната выглядела на первый взгляд сумрачной. Стены в ней были разноцветные - две темно-серые, а две темно-сиреневые. Только приглядевшись, я поняла, что так по-разному преломляется свет от окна на рифленых серебристых обоях. На этом серо-сиреневом фоне сразу бросалась в глаза
