Жорж ласково погладил Метелкину по голове и заботливо осведомился, сколько у нее «хвостов» после сессии.
Славик вызвался в случае чего помочь через знакомую лаборантку в деканате.
После этого допили остатки таинственного напитка, провозгласив любимый тост «за сбычу мечт».
Чизбургер вдруг сознался, что в юности учился у классиков, переписывая куски из «Войны и мира» и братьев Стругацких.
Галушко, в свою очередь, рассказал наизусть начало романа Даниила Гранина «Иду на грозу».
Эротичный прозаик Виталий поразил всех, объявив, что сейчас прочтет собственное стихотворение- монорим. Стихотворение посвящалось проблемам начинающего автомобилиста, исполнившего свою заветную мечту - купить «Жигули-копейку». После каждой поездки на долгожданной машине ее приходилось чинить. В стихотворении рифмовались слова «бензин», «гражданин», «мент один», «тормоз, блин», «аспирин», «маргарин» и неисчислимое количество им подобных. Автору бешено аплодировали. Он церемонно раскланивался, отставляя ногу назад и приседая, как балерина. Жорж гарантировал ему, когда журнал раскрутится, возможность приобрести приличную иномарку. Виталий обещал в таком случае продолжить монорим.
Остальные тоже, как оказалось, нуждались - кто в средствах, кто в жилплощади, кто в творческой атмосфере. Жорж обнадежил и их, обещая со временем «каждому по потребностям».
Думаю, со стороны мы производили впечатление душевнобольных. Но, как справедливо заметил Пауло Коэльо, сумасшествие приносит человеку свободу. И мы все ясно чувствовали это - даже те, кто слыхом не слыхал о книге «Вероника решает умереть».
Старушка погода, казалось, запамятовала о приближении Нового года.
Обыденный серо-бурый пейзаж не оживлялся ни легким прочерком снежинок в воздухе, ни оттиском морозного кружева на окне.
Пухлые, похожие на тяжелые перины облака иногда собирались в небе, но, сгрудившись в кучу и о чем-то посовещавшись, неспешно отплывали караваном куда-то по своим делам либо равнодушно расходились каждое в свою сторону.
Как обычно, никакой прекрасный принц и не помышлял встретить меня у подъезда, переминаясь с ноги на ногу и сжимая в одной руке темно-бордовую розу, в другой - свежеизданный роман, номинированный на буккеровскую премию.
И, как обычно, родители заводили при мне политические разговоры. Все надеялись, бедные мои, пробудить мою гражданскую активность.
- Помощь матерям на второго ребенка! Ты в курсе, Марина? Двести пятьдесят тысяч! - заявлял тему папа.
Но чем мне было ее поддержать?
- Думаете, стоит попробовать родить сразу двойню?
У папы багровели уши. Мама делала укоризненные глаза.
Спрашивается - за что бы?
Зато программу «Время» я категорически не смотрела, отговаривалась срочным оформлением суммарной книги поступлений.
Однако на столе у меня лежала совершенно другая книга.
Это было учебное пособие по корректуре для средних профессиональных учебных заведений, а также специалистов-практиков, работников издательств.
Я штудировала ее, как прилежная студентка среднего профессионального учебного заведения, и конспектировала материалы, полезные для специалиста-практика.
Я изучала методику вычитки оригинала, технические правила верстки и принципы оформления таблиц. Я знакомилась с корректурными знаками: вставка, пробел, замена строки. Я осваивала понятия «кегль», «гарнитура» и «интерлиньяж».
Как умудрилась я, всю жизнь работая с книгами, до сих пор не иметь ни малейшего понятия о столь важных особенностях книжного организма?
В следующем номере журнала «Литературный цех» не должно было быть не только ни одной орфографической и пунктуационной ошибки, но ни единой неточности в переносах, сокращениях и аббревиатурах.
И все его последующие номера будут так же безупречны!
Когда я представляла их себе, меня одолевало множество идей.
Идеи внезапно подступали ко мне как днем, так и среди ночи - в процессе сна, бодрствования и полудремы, - а также по дороге на работу, во время уроков и перемен и даже накануне визита в школу самой комиссии ревизионного управления.
Среди идей встречались: новые сюжеты и рубрики; варианты композиционного расположения частей журнала; цветовое решение обложки; детали оформления отдельных страниц; темы литературоведческих дискуссий; способы отбора художественного материала; наконец, принципиальные нравственные ориентиры и общий тон обращения к читателю!
Записывать их все не было никакой возможности, и я только время от времени наскоро набрасывала несколько строк в какой-нибудь старенькой тетрадке, а уж потом, произведя безжалостный отсев, помещала наиболее перспективные в новый красно-желто-коричневый клетчатый блокнот, который намеревалась вскоре представить к обсуждению редколлегии.
Некоторыми из идей я делилась с Римусом и Людасиком:
- Между прочим, кто сказал, что я против эротики? В литературе возможно все! Но - в системе определенных эстетических координат. Тут все решают вкус, такт и чувство меры. А кому недостает клубнички - пусть идет в публичный дом!
- Ну ты даешь, Марыська! - изумлялась Римус. - Вот что значит - в тихом омуте!
А Людасик вздыхала мечтательно:
- Может, глянете потом стихи моей Онищенко! Безголовая девица, но все-таки, мне кажется, не без искры…
И вдруг в один прекрасный день все изменилось… И настало время сходить с ума!
Настало время избегать пытливого маминого взгляда и принимать как должное заинтересованные взгляды мужчин. Время помолодеть на двадцать лет и похудеть на четыре килограмма. Время просыпаться среди ночи с улыбкой на губах и с той же улыбкой вглядываться в очертания деревьев на фоне иссиня- черного неба за окном.
А вся Вселенная, казалось, вглядывалась в меня, гадая - что же со мной случилось или вот-вот должно случиться?
И настало также время растерянно блуждать от прилавка к прилавку в косметических отделах и парфюмерных салонах и наконец, потеряв голову, выбросить бешеные деньги на тушь «2000 калорий» и духи «Палома Пикассо».
Словом, настало время великого ожидания…
Я придирчиво разглядывала себя в зеркале и невольно замечала совершенно не свойственный мне ложно-многозначительный взгляд блестящих глаз, легкий румянец и общее томное выражение лица.
Возможно, помышляла я, мне вскоре понадобится платье для коктейлей: темно-синее, на узкой стразовой лямочке, в котором полагается слушать джаз - ту самую «золотистую музыку», которую так упоенно описывал романтический Фицджеральд; музыку, в такт которой вплетаются самые нежные и страстные слова.
А быть может, мне потребуются бирюзовые брюки и белый пуловер без рукавов с высоким воротом, а также ярко-желтый купальник - в точности как те, что выбрала Дани Лонго, «дама в очках и с ружьем в автомобиле» короля психологического детектива Жапризо, когда мчалась в чужом «тендерберде» к морю, солнцу и никогда не испытанному счастью…
Но все эти, а также другие важные подробности моей жизни зависели ныне от сюжета, который разрабатывал в своем воображении некто Валерий Галушко, инженер человеческих душ, он же - замредактора «Литературного цеха». И он же - автор «Премьеры полета».
Это было пока что и все, что я о нем знала.
И еще я знала, что его голос по телефону, когда он звонит мне, чтобы посоветоваться по поводу
