- В смысле… ты полгода не мог ходить?
Он развел руками:
- Не получалось. Я честно пытался!
Я все еще не научилась отличать его шутки от серьезного разговора.
- А почему это началось? Я думала, полиартрит - это только у стариков, старушек…
- Пятьдесят процентов - в возрасте от двенадцати до двадцати пяти лет. Когда совпадают три фактора: наследственность, инфекция и падение иммунитета. А в этом возрасте как раз случается… Совпали - и пожалте в инвалидную коляску!
- Но как же… есть же, наверное, какие-то средства? Тебя же все-таки вылечили? - Я недоуменно оглядела его крепкую, ладную фигуру. Никакого подобия инвалидности в ней не замечалось.
- Средства? - Он криво улыбнулся - один угол рта дернулся вверх, и лицо перекосилось гримасой. - Средства есть! Могут помочь, могут не помочь. Заодно слегка перестраивают весь организм. Называются кортикостероидные гормоны. Применяются при неизлечимых болезнях. Со мной в палате лежал мужик, тридцать восемь лет. Выглядел на шестьдесят. Жена, когда приходила навещать, казалась внучкой. Я с ним как-то раз поговорил и решил применить собственное средство. Радикальное… - Он резко щелкнул зажигалкой, затянулся.
- Ты… что-то сделал с собой? - Я вдруг почувствовала, что окоченела, сидя на постели напротив форточки в своей изысканной сорочке.
- Угадала. Догадливая… - Он резко полуобернулся, сверкнул на меня взглядом. Я натянула одеяло на плечи. Он отбросил сигарету, присел рядом и потянул одеяло к себе. Руки у него были тяжелые и горячие. И шрамы у запястья на ощупь почти не чувствовались. Однако он почти сразу отдернул руку и поспешно договорил: - Но все кончилось, как говорится, благополучно!
И в доказательство он вскочил и принялся энергично расхаживать по комнате - то на носках, то на пятках, то приседая при каждом шаге. И речь его тоже полилась в такт энергично и почти весело:
- …Вернулся из армии Славка, друг детства. Посмотрел на меня. Подогнал к подъезду отцовский «Запорожец». И стащил меня со второго этажа! Я вырывался, что-то орал. Он слегка двинул меня в челюсть. Молча отвез за два квартала от дома. Молча выволок из машины, кое-как прислонил к чужому забору. Сказал: «Добирайся как знаешь». И уехал… Был вечер, десятый час. Август. Густые сумерки. Сперва я от ярости не мог вымолвить ни слова, только мычал. Потом начал материться. Потом - окликать прохожих. Все шарахались! Понятное дело, принимали за пьяного. К тому времени я уже сполз на землю. Я мог только полулежать. Пробовал голосовать, махал рукой, но ни одна машина не остановилась. А когда машины почти исчезли, я понял, что время к полуночи. И тогда я начал ползти… Здоровые люди понятия не имеют, что за расстояние - два квартала. Я полз миллион лет! Я не знаю, что там Славка наплел маме. Когда я, полуживой и весь в грязи, постучал в квартиру, она, наверное, спала. А когда проснулась и открыла дверь, лишилась дара речи. И мне же самому пришлось успокаивать ее, объяснять, что, мол, это я сам подбил Славку на такой эксперимент… Хорош эксперимент! Назавтра я велел ей не открывать ему дверь. А через неделю сам позвонил ему и попросил опять приехать… С тех пор он отвозил меня от дома каждый день. В сентябре я уже не полз, а ковылял, цепляясь за забор. А в ноябре учился ходить с палочкой. Дорогие мои эскулапы только руками развели! Но выбросил я палку только весной. И уж тогда началась моя вторая жизнь…
Вторая жизнь, по моим наблюдениям, довела его до полной безалаберности.
Иногда, позавтракав со мной и проводив до двери, он преспокойно возвращался в кровать и спал до полудня, а проснувшись, проводил день (точнее, его остаток) в изумляюще ничтожных занятиях: например, пытался что-то собрать из останков древних электробритв! Или вдруг принимался точить жалкие огрызки карандашей - старательно, словно на выставку! Надо заметить, что увидеть в действии реанимированную электробритву либо свежезаточенный огрызок мне не довелось ни разу. Но занимался он этим созидательным трудом так упоенно, что язык не поворачивался упрекнуть его, а рука не поднималась тихо выкинуть кучку канцелярских уродцев.
Иногда же его посещала муза дальних странствий, и он часами разглядывал протертую до дыр складную карту области «В помощь краеведу и путешественнику». Потом вовлекал меня в подробнейшее обсуждение вопроса: куда нам лучше съездить летом на недельку? Палатку, каждый раз уверял он, даст друг Толян, бывалый путешественник. Дело доходило до разработки меню и чуть ли не покупки крема от комаров. Надо признаться, в этой связи меня несколько раздражала фигура самого друга Толяна, с которым Валерий периодически обсуждал, по-видимому, не только краеведческие, но и общефилософские мировые проблемы, содержание которых оставалось для меня неизвестным (ну не расспрашивать же его, в самом деле: «И что он тебе сказал? А ты ему?»). При этом таинственные магические флюиды, казалось, доносили мне, что с ним-то Валерий и обсуждает подробнейше не только литературные планы, но и жизненные перипетии - возможно, даже и наши отношения!
Кроме того, возвращаясь от Толяна, Валерий приносил с собой запах салата! Что за женщина готовила этот салат?! Его мерзкий запах, подсказывало мне чутье, нес с собой смутную угрозу нашей жизни!
Никогда раньше я не подозревала, что можно так обращаться с временем. Он не проводил его, не тратил и даже не транжирил, а просто убивал, причем особо изощренными способами!
- А разве у писателя не должно быть… ну, не знаю, - какого-то режима дня? Плана работы? - осторожно интересовалась я. - Конечно, я понимаю - муза, вдохновение и все такое… Но ведь известно, что и Толстой, и Чехов писали по несколько часов каждый день! Хотя, допустим, Джек Лондон…
- Что делает школа с людьми! - брезгливо морщился он. - Пора бы понять, что от звонка до звонка взрослые люди живут только в зоне!
Время от времени мой возлюбленный торжественно провозглашал, что главная задача писателя - это бесстрашно смотреть в лицо жизни, и с этой целью отправлялся бродить по улицам куда глаза глядят. Глаза же его глядели почему-то то в сторону рынка, где у него, сам признался, дважды вытаскивали кошелек, то в соседний двор, где его зазывали «забить козла» знакомые пенсионеры. Никаких хозяйственных поручений в такие дни он не признавал, уверяя, что быт и вдохновение - две вещи несовместные.
Правда, случались у нас и другие дни - дни, когда Валерий, как и подобает уважающему себя писателю, с утра усаживался за письменный стол. Однако вместо того, чтобы бойко стучать на машинке или хотя бы задумчиво выводить на листе строчку за строчкой, он неподвижно замирал в кресле, постепенно погружаясь в вялую полудрему. В таком состоянии я и оставляла его, отправляясь утром в школу. А вернувшись, заставала совершенно другим - возбужденным, как будто даже похудевшим, и мечущимся из угла в угол по прокуренной комнате.
Я молча снимала пальто и сапоги, распахивала окно и поскорее отправлялась в кухню. Но он немедленно отправлялся следом и, словно продолжая давнишний спор, принимался донимать меня язвительными вопросами:
- Ну хорошо, нефти хватит человечеству еще на пару десятков лет. Ну, на пятьдесят. А дальше?
Или:
- В новостях передали: наш знаменитый мафиози сел ЗА ДРАКУ! Пресса в шоке. Общее недоумение - как мог он так опуститься? Общее возбуждение: кто же из авторитетов теперь займет его место?Или:
- Вот ты - библиотекарь! Скажи мне на милость: с чего это люди решили, что развитие литературы связано с развитием человеческого духа? Посмотри на книжные развалы! Что ни детектив - то во втором абзаце или «сурово поджала губы», или, еще лучше, - «
Иногда я терпела эти экзекуции молча. Иногда не выдерживала и огрызалась:
- Вот вы, мужчины, свободные умы, и разбирайтесь с нефтью! А настоящая литература - это и есть дух! И вообще, напиши «Что делать-два»! Раз уж фэнтези не умеешь…
Может быть, именно это и подразумевалось под словосочетанием «творческие муки». Но наверное, предстояло еще немало ждать, пока из них родится что-то творческое!
А иногда я все прощала ему - когда он стонал во сне. Это был даже не стон, а короткий всхлип, от которого я мгновенно просыпалась. Он лежал, свернувшись калачиком, и яснее ясного было, что никакой
