— Не сразу… От этого не легче! — усмехнулся Виктор. — Попробую… Хотя лучше всего сейчас молчать, чтобы ничего опасного не ляпнуть и одновременно давить на психику… Кажется, это называется держать паузу по Станиславскому. Во ВГИКе не проходили? А как к прокурору пойдем, дружище? — спросил он, снова спокойно садясь. — Я впереди, а ты с девочкой и ножом сзади? Что и говорить, картина впечатляющая! А дорогу ты знаешь, приятель? Адресок прокурора имеешь?
Виктор посмотрел Тане в глаза и улыбнулся. Не бойся, доченька, ничего страшного не случится! Дядя так шутит, пугает. Он заядлый шутник, известный!
Таня ответила таким же невозмутимым взглядом. Я не боюсь его, папа, он меня вовсе не испугал, но мы опаздываем в театр! А там моя любимая Шура Захарова…
Что поделаешь, доченька, придется поступиться Шурой Захаровой. Кто знал, что все так нескладно получится… У тебя вообще очень неудачный отец… Тебе шибко не повезло с ним, доченька…
Таня моргнула и снова уставилась материнскими глазищами. Ишь, лупелки какие!
Да нет, папа, мне с тобой очень повезло. Ты напрасно на себя наговариваешь. И твое облачко — чудное, прелестное, необыкновенное… Действительно похожее на молодую женщину со светлыми волосами. А скоро вырастут Петька с Ванькой!.. Знаешь, как будет тогда нам всем хорошо!..
Петр немного растерялся, видимо, представив себе картину, живо обрисованную Виктором. Он, безусловно, слишком многого не учел, вариант был до конца не отработан, хорошенько не обдуман. Да и когда ему было додумывать! Времени же ни на что не оставалось! Действовал больше по вдохновению, по наитию — ну и прокололся, конечно!
— Ты… это… — забормотал Петр. — Я тебе на слово поверю. И девку твою отпущу… Но только ты должен поклясться, что пойдешь со мной немедленно!
Виктор слушал его с видимым удовольствием.
— Съешь еще пирожка! — предложил он, подвинув Петру тарелку. — Утром одна известная художница принесла, ты ее не знаешь. Да это неважно! Пирог больно вкусный! Хочешь, я тебя покормлю, а то у тебя обе ручонки заняты!
Перебор! Петр посерел от злобы.
— Ты мне зубы не заговаривай! — прошипел он. — Чего ты тут про пирог плетешь? Лапшу на уши вешаешь! Облака всякие, бабы голые! — Никак они ему покоя не давали! — Совсем чокнулся? Ты лучше давай говори: идешь к прокурору или нет?
— А что, возможны варианты? — спросил Виктор, погладив бороду, и голос его отвердел.
Петр почувствовал это и тоже в ответ напрягся.
— Ты мне, приятель, альтернативы не предлагал, — продолжал Виктор, недобро поигрывая пустой бутылкой.
Петр покосился на нее с опаской.
Смотри, смотри, сволочь, а ты не бойся, доченька, я тебя в обиду не дам!
— Так что, конечно, иду, но, повторяю, поздновато сегодня для чистосердечных признаний, лучше бы отложить все раскаяния на завтра. С утречка и отправимся, чаю откушав. И пирожок заодно доедим.
Прости, доченька, но в театр мы сегодня все равно не попадем. Нам больше там ничего не покажут. Так вышло! Прости, Шура Захарова! Когда в театрах дают третий звонок?
Петр переминался с ноги на ногу. До утра ему, разумеется, не продержаться. А сегодня и впрямь поздно…
Облачко прикоснулось ко лбу Виктора, и он нежно и благодарно потерся об него, зажмурившись.
— Потерпи немного, Танюша, — шепнул он. — Скоро этот шут расколется, вот увидишь…
Но Петр пока все-таки сдаваться не собирался. Он тоже пытался тянуть время.
— Ты похож сейчас на надувшегося голубя возле Манежа, — сказал ему Виктор. — Грудь колесом, а ткнешь пальцем — и ничего нет, пусто! Дутыш! Фыр-фыр-фыр — и отлетел в сторону нахохлившийся серый комочек из обтрепанных грязных перьев!
Таня-большая усмехнулась.
— Это идея, Витя! — сказала она. — Ты еще не создал своего собственного столичного голубя на манер птички Пикассо. Подумай!
Виктор согласно кивнул и сжался, сосредоточенно приготовившись к броску: Петр мог снова взбелениться и выкинуть новый фокус. К счастью, до Петра не очень дошло — он лишь внимательно осмотрел свои руки, и Виктор догадался, что Петр начал уставать. Затекли кисти, одеревенели ноги, ныли сведенные судорогой напряженные мышцы. Битва выходила на финишную прямую.
Осталось еще немного, — безмолвно уговаривал дочку Виктор. — Потерпи чуточку, Танюша, совсем чуть-чуть! Главное — выиграть сейчас! На повторение этот дохляк ни за что не решится!
Но дохляк держался молодцом. Он повертел нож в воздухе и неожиданно прижал лезвие к Таниной шейке. Виктор замер. Выбить нож не успеть!
Облачко в страхе заметалось над головой.
— Не убью, так порежу! — изменил свое решение Петр. — Чтоб тебе неповадно было над людьми измываться!
— Да над кем я измывался, Петр! — не выдержал и возмутился Виктор. — Мы ведь с тобой твердо договорились: утром идем к прокурору! Чего тебе еще от меня надо? Отпусти девочку и ложись спать! Ну, я тебя как человека прошу!
Это было жестоким просчетом: Петр сразу почувствовал свою силу и значительный перевес.
— С тобой договоришься, как же! — заявил он. — Облапошить хочешь! Отпусти! — передразнил он Крашенинникова. — Чего захотел, держи карман шире! До утра стоять буду — и все дела!
— Слушай, родной, да ведь даже почетный караул у Вечного огня меняют каждый час! — воззвал к его логике Виктор. — И ребята там все молодые, здоровые, тебе до них далеко! Ну где тебе ночь простоять! Сам подумай! Об этом только мальчиш-Кибальчиш мечтал. И потом, Петро, ты бы обратил внимание на ноги: в нашем возрасте и тромбофлебит схватить недолго! Вообще нижние конечности — главное. Неслучайно эта проблема остро стояла даже в сказках. Золушка потеряла именно башмачок, андерсеновская русалочка из- за любви согласилась быть не только немой, но и ступать по ножам, а Герда босиком бежала по снегу за Каем! Но они хоть страдали за любовь, а ты за что мучаешься? Тяжело ведь? Конечно, тяжело, как говаривал красноармеец Сухов.
— Не твое дело! — буркнул Петр, чувствуя правоту художника. — Пей и закусывай! И из комнаты ни на шаг!
Виктор в отчаянии поднял глаза вверх: Таня, милая, выручай! Научи, помоги, что же делать? Хорошо еще, что Оксана занята с Анютой и мальчишками и не будет очень беспокоиться за дочку. Знает, что та с отцом.
Облачко металось в смятении, не зная, что предпринять. Таня-маленькая сидела молча и спокойно, изредка косясь на приставленный к горлу нож. Стойкий оловянный солдатик. Зазвонил телефон.
— Не подходи! — истерически завизжал Петр. — Не бери трубку, прирежу!
— Да я и не собирался, ты что! — успокаивающе сказал Виктор. — На хрен мне все телефоны! Я вообще давно уже в театре, заметь! На улице Чехова.
Петр немного повертелся и на время успокоился. Телефон умолк.
— У тебя нет машины, Петр? — спросил Виктор, снова закуривая.
— Нет, — удивленно отозвался тот. — А на кой она мне?
— А ты русский?
— Русский, — ошеломленно ответил Петр. — Ты чего пристаешь?
— До утра далеко, поговорить охота, — объяснил Крашенинников. — 'А какой же русский не любит быстрой езды…' По-моему, ты ее тоже любишь.
Петр неловко потоптался на месте.
— Заткнись, а? — попросил он. — Добром прошу!
— Не хочешь разговаривать — не надо, — согласился Виктор. — Стой себе пень пнем. Я с Таней говорить буду, — и он протянул вверх руку. — Танюша, я не успел тебе рассказать: я ведь родился и вырос в Киеве, где 'чуден Днепр…' Ну, Петро об этом тоже, конечно, не читал. И от всех своих печалей и неудач всегда уезжал потом именно туда. Там рвется вверх гордо закинутой головой Андреевская церковь, капризная, надменная, сине-белая. Во Владимирском соборе весело протягивает навстречу пухлую руку в
