поглядывая то на жену, то на Полину, и усмехался. Потом он снова заговорил со Стасом, прекрасно понимая, что от женщин ждать многого не приходится и можно рассчитывать только на себя и на Глеба. Но тут Полина показала новый фокус. Она внезапно побледнела, прижала ладонь ко рту и выскочила из-за стола. Олеся бросилась за ней. Склонившись над раковиной, Полина мучилась приступом тяжелой рвоты, пытаясь побыстрее избавиться от съеденного.
— Неужели отравилась? Попей водички!
Полина прижалась к ее руке и застонала.
— Что же ты могла съесть? — по-настоящему испугалась Олеся. — Мы ведь только что сели. И здесь ничего не должно быть плохого. А что ты ела сегодня дома?
— Не сегодня, — простонала Полина. — Это не сегодня, мама. Это уже не первый день. Только положу что-нибудь в рот — и сразу выворачиваюсь наизнанку!
Олеся похолодела. Она догадалась.
— Почему ты не сказала мне раньше?
Хотя что изменило бы признание дочери…
— Я думала, пройдет, — лепетала Полина. — Можно, я пойду лягу?
Олеся отвела ее в спальню и уложила. Вскоре заглянул Карен.
— Чем-нибудь помочь?
Олеся вяло покачала головой: чем тут теперь поможешь?
— Ты развлекай там Стаса и папу. Я скоро приду.
Но Карен приблизился к Полине.
— Тебе ничего не нужно, Поля? Оставайся сегодня здесь, по-моему, тебе трудновато будет добраться до дому.
— Стас довезет, — пролепетала Полина. — Спасибо, Карен… У меня просто сильно разболелась голова.
— Я так и понял, — кивнул он. — Просто загадка, что бы все женщины делали без этой спасительной головной боли?..
Он вышел.
— Полина, — решительно сказала Олеся, — ты принимаешь хоть какие-нибудь меры предосторожности, когда спишь со Стасом?
На лице Поли она увидела выражение полнейшего непонимания и удивления.
— А разве нужно? Я не знала… Ты думаешь, он мог меня чем-нибудь заразить?
Олеся чуть не заплакала от отчаяния. Такой степени непонятливости и отрешенности не ожидала даже она.
— Полина, тебе шестнадцать лет, ты должна думать о последствиях… О любых… И о беременности в том числе. Мы же с тобой говорили об этом…
Полина растерянно провела рукой по лицу.
— Ты думаешь…
— По крайней мере, — прервала ее Олеся, — ты могла бы для начала посоветоваться со мной!
Полина удивленно подняла прислушивающиеся брови, в точности повторив манеру матери, которой она когда-то пленила Валерия.
— Я не думала, что это может быть так сразу…
— По-моему, это очевидность, — пробормотала разом обессилевшая Олеся, — Тебе немедленно нужно к врачу!
Снова неопределенное движение бровей… Олеся вышла из себя.
— Ты что, совсем ничего не понимаешь? Ты собираешься рожать?
Полина меланхолично и неторопливо поднялась.
— Пойдем, мама. Там нас ждут и беспокоятся.
Конечно, их давно ждали и беспокоились, но Олеся напрочь потеряла всякую способность ориентироваться в обстановке, говорить и замечать происходящее. Она очнулась лишь тогда, когда Глеб осторожно поцеловал ее, прощаясь, и увел Полину и Стаса. Карен сидел рядом с ней, покачивая ногой и зацепив локтем ее руку.
— Я все уберу, можешь спокойно сидеть дальше. Но я тебе так делать не советую. Лучше поделись со мной: что там у девочки?
— У девочки ребенок! — выпалила Олеся и всхлипнула. — И она хочет его рожать!
Карен хмыкнул.
— Только не начинай, пожалуйста, сразу рыдать. Дети — это совсем неплохо. Как я когда-то просил тебя, но ты отказалась наотрез! Они собираются пожениться?
— Никто не собирается! И она — прежде всего!
— А чей это ребенок? — вдруг спросил Карен.
Олеся возмущенно выдернула руку и мгновенно вспылила.
— Ты прекратишь когда-нибудь свои дурацкие шутки?! Не знаешь чей?
Карен задумчиво посмотрел на нее.
— Этого не знает никто. Ни ты, ни я, ни сама Поля. Дело в том, что у тебя неполная информация. Кроме Стаса, девочка параллельно спит еще с Левоном. Уже четвертый месяц…
Если бы в комнату сейчас вошел инопланетянин с рожками на голове, Олеся удивилась бы значительно меньше. Она затихла, в замешательстве глядя на мужа, и, видимо, что-то в ее лице ему опять очень не понравилось.
— Не волнуйся, Леся, — быстро сказал он, обнимая ее. — Тут нет ничего страшного. Лев любит Полину. А теннисист — крохотное, минутное увлечение, и не увлечение даже, а так, пустячок.
— Хорош пустячок… — прошептала Олеся. — Как-то на нас все всегда сваливается… Я не уверена, что ей вообще можно рожать. А Левон знает?
— Про ребенка или про Стаса?
Олеся махнула рукой.
— Хоть про кого-нибудь…
— Лев рассказал мне лишь об их отношениях. Похоже, ни о чем другом он не подозревает: девочка немножко водит его за нос, ничего, это ей даже идет. Пускай рожает, не трогай ее. Только… — Он отодвинулся. — Только… Попробуй, если, конечно, сможешь, все же развести ее с тренером. Я не собирался тебе ни о чем говорить, но так получилось. Впрочем, я думаю, они очень скоро расстанутся сами.
— Карен, — еле слышно сказала Олеся, — ну как же так, Карен… Ты говоришь, что неизвестно, от кого ребенок. Как же Левон… — и она запнулась, окончательно смешавшись.
Муж положил голову ей на колени.
— Послушай, Леся… Я очень люблю своего единственного брата, хотя он недотепа и останется таким навсегда. Но больше всего на свете я люблю тебя. И я не могу позволить, чтобы даже из-за моего брата страдала ты. Мне уже достаточно твоих страданий. Чтобы защитить тебя от них, я пожертвую чем угодно, — он помолчал. — Даже Левоном. Поэтому он не должен ничего знать, и он женится на Полине, и у них — запомни, именно у них! — родится ребенок. Внуши это, пожалуйста, Поле, обмани ее. Но если ты сейчас начнешь мучиться из-за неудавшейся жизни Полины, я окончательно озверею. Это ложь во спасение, и к ней необходимо прибегнуть, чтобы сохранить нашу жизнь. — Карен поднял голову и пристально посмотрел на жену. Он, как всегда, был предельно честен. — Ты поняла меня? Полина никакая, прости меня, но я ошибся, и она выросла совсем бесцветной. А вот ты — какая-то, и даже очень какая! Но Левону нужна именно Полина, а мне — ты. Наш сценарий нельзя ни исправить, ни переписать заново. Поэтому попробуем изменить их странички, пока они пишутся. По крайней мере, там еще много пустот.
— А у нас их, значит, больше нет? — слабо улыбнулась Олеся. — Все кончено? Мы с тобой поставили последнюю точку?
Муж уткнулся носом в ее волосы и подышал в маленькое ухо.
— Никогда не думай о точке, Леся, — глуховато сказал он. — Думай только про запятую. В крайнем случае, про многоточие. Это мой любимый знак препинания. Он оставляет свободу действию и фантазии. А теперь, пожалуйста, поцелуй меня, иначе мне тоже станет плохо, как Полине. У тебя отвратительные духи. Посуду я уберу позднее.
