5
Я стоял теперь у бокового входа. Не поэтому, что новый швейцар нравился мне больше, чем Шон. Напротив: честный Фрэнк был для таксистов хуже спесивого своего коллеги, который не вмешивался в наши делишки. Да и багаж к боковому подъезду рассыльные выносили реже, чем к центральному. Но зато очереди не собирались здесь длинные: два-три кэба, не больше… Таксистская лотерея у бокового входа разыгрывалась азартней, но игру портил Фрэнк. Все зависело от его настроения.
Когда город затихал после утренней спешки, я подкатывал к боковому подъезду. Занял я очередь, допустим, третьим. За полчаса две машины, что были передо мной, ушли. Ну как выпадет мне сейчас «Кеннеди»!.. Вдруг у Фрэнка припадок служебного рвения:
– Кэбби, кончайте базар! Первая машина берет первую работу. Знать ничего не знаю!
Отслужив пять лет в военном флоте, сменив лихое матросское прошлое на должность швейцара, парень погибал от тоски. И погиб бы, задохнулся, если бы сама жизнь не поставила его перед жгучей тайной одной рыженькой парикмахерши, которая – цок! – цок! – цок! – каждое утро пробегала мимо отеля.
Знаете, как это бывает: абстрактная, совершенно отвлеченная проблема: «Есть ли жизнь на Марсе?», «Существовала ли Атлантида?» – внезапно становится вашей проблемой: вы должны во что бы то ни стало ее решить!.. Так случилось и с любознательным по натуре Фрэнком, когда он почему-то почувствовал себя обязанным доподлинно установить: носит ли эта рыженькая лифчик или же не носит?..
Не такая уж, казалось бы, каверза, да рыженькая путала карты!
То появится в дымчатой, как смог над июльским Манхеттеном, блузке, и, замечаю я, что Фрэнк уже склоняется к положительному решению: по-видимому, мол, да, носит. Однако на следующий день слишком плотной вязки джемперок повергает матроса во власть сомнений; в голове у парня – сумбур, на лице – растерянность… А назавтра такой финт: в неурочное время, когда ее никто не ждет, когда изогнувшись эдаким вопросительным знаком, – чтобы не запачкать томатным соусом свой приталенный, с иголочки сюртук, – Фрэнк глотает сосиску, является рыженькая: в шортах, накинув на плечи плащ. Голые ножки сверкают, тут и сосиской подавиться недолго!..
Мы же, по совести говоря, ни капли не сочувствовали Фрэнку. Наоборот, мы радовались, когда он, не зная, как подступиться к своей проблеме, терзался… Мы – это кэбби-кореец, которого я называл Ким Ир Сеном; заплывший жиром сириец Акбар (не знаю, почему, но – Акбар), а я был для них просто «Эй, чекер!».
Пока погруженный в свои раздумья Фрэнк, стоя на посту, как бы отсутствовал, мы старались рассеивать накапливающихся перед входом отеля постояльцев, дабы швейцар, очнувшись, не засадил в кэб к кому- нибудь из нас кого-нибудь из них. Особенно в этих операциях свирепствовал Акбар; он только коленом под зад не давал, прогоняя людей на угол. Обычно в руках Акбара были раскрытый термос с пловом и ложка.
– Ланч! – рычал Акбар на каждого, кто осмеливался, не имея при себе чемодана, приблизиться к его «доджу». – Ты покушал? Я тоже хочу кушать!
Славно мы зажили, когда рыженькая завела моду останавливаться и болтать с Фрэнком. Дожидаясь в спокойной обстановке аэропортов, мы от нечего делать прислушивались к этим разговорчикам. Говорил в основном Фрэнк. Очень тихо, взволнованным шепотом, а рыженькая только диву давалась: «Ой, надо же!..»
Но понять, что именно в монологах швейцара ошеломляло парикмахершу, было непросто… Между разрозненными словами Фрэнка, которые время от времени удавалось уловить, логической связи не было:
80 ЛЕТ… СНИЗУ – ДОВЕРХУ… ПОЛНЫЙ МАРАЗМ… ПЯТЬ МИЛЛИОНОВ…
– Надо же! – приговаривает рыженькая и, вытянув пальчик по направлению к громадине «Мэдисона», увлеченно, совсем не замечая, что Фрэнк вот-вот нырнет под ненароком распахнувшийся плащ, пересчитывает зачем-то этажи отеля: семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…
Наверное, ей, ничего не видавшей в своей жизни, кроме Нью-Йорка, моряк рассказывает о грозных, высотой с небоскреб, гренладских айсбергах или тихоокеанских цунами… Под романтическую эту музыку Ким Ир Сен получает «Ла-Гвардию», Акбар – «Кеннеди», но едва я оказываюсь первым, ко мне тотчас привязываются какие-нибудь бизнесмены: отвези их в «Колизей», им срочно нужно!
– Джентльмены, неужто вы таких простых вещей не знаете? – журю я их, настырных, радуясь, что Фрэнка поблизости нет, что он куда-то запропастился. – Здесь, у «Мэдисона», стоят только те кэбы, которые обслуживают иностранных туристов. Запомните: такси всегда нужно ловить на углу!
Глядь, прямо на меня идет Фрэнк. Почему-то я не сразу его узнал. Ну, думаю, все! Засадит он мне сейчас этот «Колизей», плакала моя первая очередь. Но Фрэнк спешит мимо. Он куда-то летит! И цилиндра на нем нет – рабочий день швейцара закончен. Потому-то я и не узнал его. А на углу – рыженькая. Машет ручкой. Она нашего Фрэнка и без цилиндра узнала!..
6
Наверное, Фрэнку удалось-таки решить проблему, поскольку не такой он был человек, чтоб не справившись с одной, приняться за другую: прелесть как хорошенькую, но главное двуликую испаночку, которая туда же – цок! – цок! – повадилась шнырять мимо импозантного, одетого по моде прошлого столетия красавца-швейцара…
Любовь с рыженькой в те дни еще пламенела, и Фрэнк, постоянно высматривая ее в толпе, пристального внимания на других женщин не обращал, когда однажды (это произошло у меня на глазах), машинально встретив и машинально проводив взглядом промелькнувшую мимо фигурку испаночки, он буквально остолбенел, сопоставив два не укладывавшихся в голове изображения: строгое, в очках, личико и то, что он увидел, обернувшись девушке вслед: самую легкомысленную в Манхеттене, резвую, как ртуть, попку. Фрэнк нахмурился, и губы его прошептали: «Так – не бывает!».
Пробегая как-то мимо «Мэдисона», – черная макси-юбка и черный жакет – испаночка вдруг вспомнила, что ей надо бы позвонить и попросила швейцара разменять доллар… Деликатные, избегавшие прикосновения пальцы, уронили одну из монет, она покатилась; последовало грациозное наклонное движение, и длинная, до щиколоток юбка приоткрылась – леденящим душу разрезом!
В своем первом злоупотреблении служебным положением Фрэнк, однако, не пошел дальше того, что предложил девушке воспользоваться телефоном, установленном в его каморке. «А это удобно?». «О чем вы говорите?!». Но швейцар не поперся следом в каморку. Как и подобает джентльмену, он остановился у порога. Зато говорил – без умолку! В уши беспечной жертвы полился испытанный яд:
– ВОСЕМЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ ГОД! – услышал я. – В ПОЛНОМ МАРАЗМЕ… ДЕВЯТЬ МИЛЛИОНОВ…
Видимо, от волнения Фрэнк что-то перепутал. Кто это с прошлой пятницы постарел на шесть лет? Чьи это пять миллионов успели превратиться в девять?!
– Надо же! – изумлялась испаночка…
– СНИЗУ ДОВЕРХУ! – заговаривал ее колдовскими словами Фрэнк, а испаночка, будто под гипнозом, вытянув хрупкий пальчик, уже пересчитывает этажи «Мэдисона»:
– Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре…
Чем выше запрокидывается ее голова, тем прнстальней всматривается Фрэнк в туманности кофточки, хотя тут-то тайны нет: испаночка лифчик не носит, каждому ясно!..
А вот смешливая медсестричка на коротеньких толстых ножках без этой части туалета не обойдется! Никоим образом. Но Фрэнк уделяет внимания толстушке ничуть не меньше, чем худышкам. Его цилиндр теперь вертится целыми днями, как на шарнирах; всем девчонкам, у которых находится минутка послушать его, швейцар рассказывает и про старческое слабоумие, и про миллионы, и всех зазывает в каморку взглянуть на чей-то портрет… Девчонкам это ужас как нравится, а нам еще больше!
Нам – раздолье, таксистская вольница! Который кэбби хочет ждать аэропорта, тот и ждет. Не до нас Фрэнку. Я уже столько раз слышал его монолог, что постепенно уловил смысловые связи между разрозненными словами, и когда Фрэнк затягивал было увертюру о погоде, меня так и подмывало просуфлировать ему тезисы:
1. «НЕЛЬЗЯ БЫТЬ ДОБРЫМ».
