фестиваль близился к концу, он пошел в город со своей чашкой для подаяния вместе с другими монахами. Однако он не вернулся с ними. День перешел в вечер, вечер в ночь. Рога Храма уже пропели последнюю ноту НАГАСВАРАМ, и многие путешественники начали разъезжаться с фестиваля.
Долгое время Просветленный ходил по лесу, размышляя. Затем он тоже исчез.
Вниз от рощи с болотами за ней, к городу Алондилу, над которым возвышались каменистые холмы, а вокруг лежали сине-зеленые поля, в город Алондил, все еще бурлящий путешественниками, многие из которых еще пировали, по улицам Алондила, к холму с Храмом, шел Будда.
Он вошел в первый двор; там была тишина. Собаки, дети и нищие ушли. Жрецы спали. Один дремлющий служитель сидел на скамье на базаре. Многие гробницы были теперь пусты, статуи унесены в Храм. Перед несколькими другими стояли на коленях почитатели в поздней молитве.
Он вошел во внутренний двор. На молитвенном коврике перед статуей Ганеши сидел аскет. Он тоже казался статуей, поскольку не делал видимых движений. Вокруг двора мерцали четыре масляных лампы, их пляшущий свет первоначально служил для усиления теней, лежавших но большей части гробниц. Маленькие жертвенные свечи бросали слабый свет на некоторые статуи.
Татагатха прошел через двор и остановился против возвышающейся статуи Кали; у ее ног мигала крошечная лампа. Улыбка Кали казалась пластичной и подвижной, когда богиня смотрела на стоявшего перед ней человека.
Через ее протянутую руку висел малиновый душащий шнур, зацепленный одной петлей за острие ее кинжала.
Татагатха улыбнулся ей, и она как бы нахмурилась.
— Покорись, моя дорогая, — сказал он. — Ты проиграла этот раунд.
Она, казалось, кивнула, соглашаясь.
— Я рад, что добился такого высокого признания с твоей стороны за столь короткое время, — продолжал он. — Но даже если бы тебе и удалось, старушка, это принесло бы тебе мало хорошего. Теперь уже слишком поздно. Я кое-что начал, и ты не можешь уничтожить сделанное. Слишком много слышалось древних слов. Ты думала, что они пропали, и я так думал. Но мы оба ошиблись. Религия, которой ты правишь, очень древняя, но и мой протест тоже имеет давние традиции. Так что зови меня протестантом и помни — теперь я больше, чем просто человек. Прощай!
Он оставил Храм и гробницу Кали, где глаза Ямы пристально смотрели ему в спину.
Прошло много месяцев, прежде чем чудо свершилось, а когда оно свершилось, оно не казалось чудом, потому что возникало медленно и постепенно.
Ральд, пришедший с севера, когда по стране дули весенние ветры, Ральд, несший смерть на своей руке и черный огонь в глазах, Ральд с белыми бровями и остроконечными ушами заговорил однажды днем, когда весна уже прошла, и длинные летние дни жарко висели над Мостом Богов. Он заговорил своим неожиданным баритоном, отвечая на вопрос путешественника.
Тот задал ему второй вопрос, а затем третий.
Ральд продолжал говорить, и несколько других монахов и пилигримов собрались вокруг него. Ответы следовали за вопросами, которые задавались теперь всеми, становились все длиннее и длиннее, потому что сделались сравнениями, примерами, аллегориями.
Затем все сели у его ног, и его темные глаза стали странными озерами, и голос его шел как бы с Неба, чистый, мягкий, мелодичный и убедительный.
Они слушали. Затем путешественники пошли своей дорогой. Но по пути они встречались с другими путешественниками и разговаривали с ними, так что, прежде чем лето кончилось, пилигримы шли в пурпурную рощу, просили встречи с учеником Будды и слушали его слова.
Татагатха разделил с ним проповедование. Они вместе учили Пути Восьмисложной Тропы, говорили о славе Нирваны, об иллюзии мира и о цепях, какие мир накладывает на человека.
А затем настало время, когда даже сладкоречивый Татагатха слушал слова своего ученика, который переваривал все, что проповедовал Будда, долго и глубоко размышлял над этим, и теперь, когда нашел выход в тайное море, погружал свою твердую как сталь руку в места скрытых вод и брызгал истиной на головы слушателей.
Лето кончилось. Теперь уже не было сомнения, что просветленность имеют двое: Татагатха и его маленький ученик, которого звали здесь Сугатой. Говорили даже, что Сугата — целитель, и что когда его глаза странно сияют, а ледяное прикосновение его рук проходит по искривленному члену тела больного, этот член выпрямляется. Говорили, что к слепым внезапно возвращается зрение во время проповеди Сугаты.
Сугата верил в две вещи: в Путь Спасения и в Татагатху, Будду.
— Прославленный, — сказал он однажды Татагатхе, — моя жизнь была пуста, пока ты не открыл мне Истинную Тропу. Когда ты получил свою просветленность, до того, как стать нашим Учителем, было ли это напор огня, как рев воды, и ты везде, и ты часть всего — облаков и деревьев, животных в лесу, всех людей, снега на горных вершинах и костей в поле?
— Да, — сказал Татагатха.
— Я тоже познал радость всех этих вещей, — сказал Сугата.
— Да, я знаю.
— Теперь я понимаю, почему ты однажды сказал, что все идет к тебе. Ты принес в мир такое учение — я понимаю, почему боги завидуют. Бедные боги! Они достойны жалости. Но ты знаешь. Ты знаешь все.
Татагатха не ответил.
Когда весенние ветры снова пронеслись по земле, год прошел полный цикл после прибытия второго Будды, с Неба однажды раздался страшный визг.
Горожане Алондила поворачивались на улицах и глядели в небо. Шундры в полях бросили работу и смотрели вверх. В большом Храме на холме настала внезапная тишина. В пурпурной роще за городом монахи повернули головы.
Оно шло с неба — существо, рожденное править ветром.
Оно шло с севера — зеленое и красное, желтое и коричневое… Оно скользило, как в танце, дорогой его был воздух.
Послышался другой визг, а затем биение мощных крыльев, когда Оно поднималось над облаками, чтобы стать крошечной точкой.
А затем оно упало, как метеор, горя в пламени, все его цвета сверкали и ярко горели, когда оно росло и увеличивалось, и нельзя было поверить, что может быть живое существо таких размеров, такого движения, такого великолепия…
В небе темнела легендарная полуптица-полудух.
Верховное животное Вишну. Его клюв разбивал колесницы.
Над Алондилом кружилась птица Гаруда.
Покружилась и ушла за каменистые холмы, стоявшие позади города.
— Гаруда! — неслось по городу, по полям, в Храме, в роще.
Она летела не одна; и все знали, что только бог может пользоваться Птицей Гарудой как ездовым животным.
Затем наступила тишина. После визга и грохота крыльев казалось естественным, что голоса понизились до шепота.
Просветленный стоял на дороге перед рощей, его монахи столпились вокруг. Все повернулись к каменистым холмам.
Сугата подошел и встал рядом с Татагатхой.
— Это было всего лишь прошлой весной… — сказал он.
Татагатха кивнул.
— Ральд не выполнил поручения, — сказал Сугата, — и вот новая вещь идет с Неба?
Будда пожал плечами.
— Я боюсь за тебя, мой учитель, — сказал Сугата. — Во всех моих жизненных циклах только ты и
