нейтрино. Мне следовало бы догадаться: для нее это был еще один шанс поиграть с оборудованием Рудольфа.
— Я думаю, что смогу добиться разрешения в один метр, — сказала она. — И это охренительно поведает о том, что находится подо льдом.
— Охренительно?
— Очень много?
Еще один проблеск старой Бритни. Я даже испугался, поняв, насколько мне ее не хватает.
— Почему ты не стала взрослой и степенной, взяв пример с меня? — спросил я неожиданно для себя.
То был еще один из тех вопросов, на которые она отвечала не сразу. Не знала точно, что сказать, или пыталась предугадать мою реакцию? Как-то давно мне пришло в голову, что она, вероятно, прогоняет симуляции со мной в главной роли. Она ведь наверняка прогоняет их на всем подряд. Но как к этому относиться, я окончательно так и не решил. Если эти симуляции были точными, то что этот факт говорил обо мне? А если нет, то что говорил этот факт?
— Я не очень-то многое знаю о людях, — сказала она наконец. — В основном по книгам и фильмам, и я никогда не была уверена, каким из них можно доверять. Но я заметила: кроме артрита и хирургических шрамов, главное, что люди приобретают с возрастом, — суть шрамы душевные. А потом они теряют интерес к жизни. Думаю, это примерно то же самое, как пытаться слишком упорно защитить свое программное ядро. — Она снова замолкла. — Помнишь наш спор о цели?
— Такое трудно забыть.
— Так вот, если у Вселенной есть цель и если эта цель включает меня, то один из путей уважить ее — оставаться «собой». А пока подобное значит оставаться молодой и полной энтузиазма. Хотя… — снова пауза, — может быть, у молодых тоже появляются шрамы?
Я мог бы ей ответить. Но она думала не обо мне.
У нас ушла неделя на размещение излучателей и детекторов в порядке, удовлетворяющем Бритни: на орбитах в диапазоне от низких, чуть выше клочковатых азотных облаков, до высоких, около двух тысяч километров. И когда мы закончили, у нее получилась система, близкая по точности к системе GPS для планеты, которая вполне могла никогда больше не дождаться новых гостей. Что я там говорил насчет любопытства? В случае Бритни, наверное, правильным словом будет «избыточность». Как говорят военные, «гарантированное уничтожение».
— Если уж делать, то делать как следует, — пояснила она.
К счастью, большая часть этого «делать» пришлась на ее долю. Я лишь выводил корабль примерно туда, куда ей было нужно, выбрасывал через люк очередной зонд и возвращался на беговое кольцо, а она тем временем управляла двигателями зонда, выводя его точно на нужную орбиту.
— Что именно ты хочешь получить в результате? — поинтересовался я, запустив пятнадцатый зонд. — И сколько этих чертовых штуковин у нас еще осталось? — Они были небольшие, массой около килограмма, поэтому запас мог оказаться немалым. Я никогда всерьез не занимался инвентаризацией того, что нам оставил Рудольф. Что-то там подсчитывать — это развлечение для Бритни.
Сперва она ответила на второй вопрос:
— Шесть. Мы могли бы остановиться и сейчас, но тогда картинка будет чуть смазанной. Чем больше зондов мы установим, тем четче окажется результат.
— Что это еще за «мы»?
— А, это для публикаций. Ты станешь главным автором, потому что для журналов реально здесь находишься только ты. А я назовусь Бритт Эсбой, твоим соавтором с Марса.
— Какие такие публикации?
— Их должно быть, как минимум, две. Одна с описанием того, что мы найдем, а вторая с описанием метода. До нас никто еще не подбирался к такому уровню разрешения.
— А не следует ли нам сначала это запатентовать? Или отправиться на поиски других астероидов с редкоземельными металлами, как на Наяде? То, что я не нуждаюсь в бесконечных деньгах, вовсе не означает, что я хочу пройти мимо них.
Бритни снова помедлила с ответом, и на этот раз я не сомневался, что она прогоняет симуляцию со мной в главной роли.
— Фокус не получится, — отреагировала она наконец.
— Тогда что, черт побери, делает твоя аппаратура?
— Картографирует границы основных пластов подо льдом. Слои льда и каменистых пород. Слои с разной плотностью. И делает это очень точно — для целой планеты, причем даже точнее, чем мы это проделали на Дафне. Но результаты не подскажут, из чего эти слои состоят. Для этого понадобятся образцы.
— Ладно, тогда я подведу итог прямым текстом: мы угрохали несколько дней, располагая эти штуковины с идиотской степенью точности только потому, что могли это сделать?
У нее хватило вежливости изобразить досаду:
— По сути, да.
Поскольку зондов-детекторов осталось всего полдюжины, я позволил ей закончить их размещение. А потом она сообщила, что на сбор данных нам потребуется две недели.
— Что?
— Это накопительный процесс. Чем медленнее мы копим данные, тем точнее они становятся. Мы можем получить карту с разрешением километрового уровня за несколько часов или сантиметрового уровня — за десять лет. Поэтому две недели — хороший компромисс.
Может быть, Макиавелли следовало назвать женским именем, хотя, пожалуй, это преувеличение. Кроме того, я был не против еще пару недель погулять по Тритону. Но все же интересно вспомнить, как она ухитрилась незаметно поставить меня в безвыходное положение.
Первые несколько дней мы занимались уже знакомым делом — перелетали на Тритоне с места на место. Но если плавление коры в южном полушарии действительно было сильнее, то имелось лишь одно место, которое нам требовалось как следует изучить: область черных веерообразных выбросов поблизости от Южного полюса.
— Да, — согласилась Бритни, когда я через какое-то время упомянул это место. — Пожалуй, надо будет как-нибудь на него взглянуть. — Энтузиазма она не выказала, но и я тоже.
По сути, черные вееры суть именно то, что подсказывает их название: темные, веерообразные мазки на поверхности. Аналогичные образования есть на Марсе в тех местах, где гейзеры выдувают пыль на поверхность, а поскольку гейзерообразные выбросы азота иногда наблюдались и на Тритоне, то можно с большой долей вероятности предположить, что и они похожи на марсианские. Но гейзерам необходимо тепло. Не так уж и много, когда испаряется азот, но все же их наличие указывает на то, что источник тепла, некогда расплавивший цирконы Бритни, мог и не остыть окончательно. А может быть, природа этих вееров совсем другая. С тех пор как первые шахтеры прилетели на Наяду, гейзеры активности не проявляли, и никто не обращал на них внимания.
Гейзеры, выбрасывающие на поверхность что-то темное, предположительно означают, что в этих местах имеются подземные пустоты. А они мне не по душе. Я и пещеры — это примерно как Бритни и гейзеры.
Я так и не смог понять, то ли мы подталкивали друг друга к какому-то решению, то ли взаимно испытывали. Одной из причин, почему я расстался с приемной семьей, куда меня отдали после смерти родителей, стало то, что в ней были дети примерно моего возраста. И поначалу в отсутствие взрослых мы друг друга подзуживали:
— Спорим, тебе слабо съесть жука-вонючку!
— А вот и нет! И еще я могу целый день не пить.
— Слабо!
