Муса Семёна весь срок в тюрьме продержал, даже домой не заходя, передал раба аскерам. Тогда Семён оставался спокоен, даже гордился, что Муса смотрит на него опасно, а в нынешний раз оказался уязвлён в самое сердце. Сначала порывался биться и кричать, хотя и понимал, что единственное, чего может получить, – зуботычин от выведенных из терпения тюремщиков. Однако один из воинов был надёжно усыплён запретным куревом, а второй – молодой краснолицый парень – не то отлучился куда-то или, может быть, привык слушать вопли и находил в том особую прелесть. На то она и тюрьма, чтобы в ней было плохо. Должно быть, пророк, писавший о плаче и скрежете зубовном, сам сиживал в зиндане и на собственной шкуре знал, что есть тьма внешняя. Наконец Семён устал драть горло. Сидел молча, закаменев лютой ненавистью, переживая, как придушит злодейственного Мусу в первую же ночь, едва купец покинет город. Потом и чёрные мысли перестали греть, и Семён начал молиться. Знал, что среди бродяг и воров, что рядом сидят, почитай все бусурмане и запросто могут его порешить за христианскую молитву, но креста не скрывал и молился вслух. Пусть убивают… Христос в этой же земле пострадал.
Большинство заключённых не то что резать Семёна не собирались, но и молитв его попросту не замечали. Всякий узник о своём думает, что ему чужие молитвы? Но всё же один заключённый на Семёновы выкобенивания призрел и поступил, как истинному мусульманину пристало. То был сухонький старичок в высокой шапке и грубошёрстной абе, какие обычно носят святые дервиши, напоказ уязвляющие свою плоть жёстким верблюжьим волосом. Старичок подошёл к Семёну, постоял, качаясь на пятках, негромко пропел: «Бисмалла!» – и саданул босой ногой Семёну под кадык. Не почуял бы Семён в последний миг угрозу, не принял бы удар в изготовленные руки, то тут же и упал бы со сломанным горлом. А так старикан отшатнулся и вновь замер напротив сидящего на корточках Семёна, словно ничего только что и не случилось.
– Нехорошо, ата, – попенял Семён своему убийце. – Старый человек, а такие дела творишь. Что, если я теперь поступлю с тобой, как книги хадисов велят поступать с бесчестно напавшим обидчиком? Сегодня тебя спасла белая борода и завет господа Исуса Христа. Ступай и больше не греши.
– Cеид-баба, – негромко позвал дервиш, – ты слышал? Почтительный гяур не может поднять руку на белобородого старца. Но ведь твоя борода черна, Сеид! Во имя Аллаха, помоги человеку облегчить его праведный гнев.
Сеид, до того сидевший в тени, медленно поднялся и вышел на середину тускло освещённого пространства. Защитник дервиша был не просто чернобород, борода начиналась от самых глаз и неровными прядями опускалась на грудь, оставляя открытой лишь яму рта, обрамлённую запёкшимся мясом губ. Зато шишковатая башка была обрита наголо, так что казалось, будто голову Сеиду оторвали и, перевернув, присобачили на прежнее место вверх тормашками. Роста Сеид был огромного, длинные узловатые руки оканчивались никогда не разжимающимися кулаками. Глаза под нависающими надбровьями ничего не выражали, кроме готовности пустить кулаки в ход.
Семён легко поднялся навстречу зверообразному мордовороту. Страха он не ощущал, отлично зная, что звероподобные громилы опасны только для тех, кто испугается их лютого облика. На самом деле здоровый мужик подобен быку: силой его свалить трудно, а ловкостью – завсегда можно.
Сеид глухо зарычал, распаляя кровь, и резко ударил ногой, метя в низ живота. Так дерутся кызыл-баши и парни в афганских кишлаках. Семён удара ждал и, перехватив ногу, отправил Сеида в дальний угол, на колени сгрудившимся там людям.
Сеид взревел раненым туром, ушибленные обрушившимся телом люди закричали, призывая кто Аллаха, кто Магомета, а кто и тюремную охрану. Неведомо, слыхал ли господь или пророк вопли обиженных, а вот стражник, тот, что не злоупотреблял запретным, появился на краю ямы и с интересом заглянул в тюремную преисподнюю.
Сеид, распихивая людей, поднялся. Сгорбившись и раскинув лапы, словно вставший на дыбы медведь, он двинулся к Семёну. Пудовый кулак со свистом рассёк воздух, и Сеид вновь грянулся на плотно утоптанный пол.
Стражник наверху захохотал.
– Что, беюк, не можешь с неверным справиться? Ну-ка, ножом его пырни!
Короткий и широкий нож звонко упал на землю. Он был тяжёл и так остр, что им было бы нетрудно побриться. Самый вид его напоминал об убийстве – жестоком ударе, распарывающем человека от лобка до самого горла. Скучающий караульщик хотел крови и был готов ради неё даже оправдываться перед начальством за не вовремя произошедшее убийство.
Вид оружия, упавшего между драчунами, лишь подстегнул дважды битого Сеида. С быстротой молнии он метнулся к ножу и даже успел наложить на него лапу, но вслед за тем босая пятка Семёна впечаталась в бритое темя, и нож остался на земле неподнятым.
Но даже такой удар не свалил Сеида, он по-прежнему желал драки.
Теперь Семён не церемонился с чернобородым. Левая, с юных лет кривоватая рука метнулась вперёд, вцепившись в нечёсаные лохмы бороды. Казалось бы, таким приёмом нечего и думать усмирить буйного Сеида, однако недаром со времён Александра все великие завоеватели велели своим воинам бриться перед сражением. Понимали полководцы, как мешает борода во время боя. Семён рванул Сеида на себя, одновременно выкинув правую руку навстречу бородатому лицу. На мгновение он почувствовал, как проминается под кулаком переносица врага, затем Сеид громко всхрюкнул и сел.
Семён, опасаясь наклоняться, подцепил нож пальцами босой ноги, подбросил и уже в воздухе поймал рукой.
– Держи! – крикнул он, швырнув нож вверх.
Бритвенное лезвие ткнуло стражнику под левую ключицу, и любитель гладиаторских боёв, не вскрикнув, полетел вниз, на голову не успевшему очухаться Сеиду.
В яме настала жуткая нечеловеческая тишина, лишь Сеид возился и пинал свалившийся труп, продолжая в помрачённом уме драку с непокорливым христианином.
– Вай! Что ты наделал! – простонал дервиш. – Теперь из-за тебя всех нас казнят!
– Не я начал драку, – сурово напомнил Семён.
– Но ты поднял руку на слугу султана. Это видели все.
– Хватит болтать, не перед кадием стоишь, – Семён потёр лоб. – Думаю, отсюда пора выбираться.
– Как? – ханжески воскликнул дервиш. – Кто придёт выручать одинокого старца?
– Выберемся. Давай, сирота, приводи в чувство своего охламона. И запомни: Христос велел добром за зло платить. Потому и выручаю тебя.
Старик подошёл к Сеиду, ничуть не церемонясь, хлёстко ударил по щеке. Глаза, закатившиеся под выпуклые надбровья, вернулись на законное место, взгляд стал осмысленным.
– Поди сюда! – приказал Семён.
Сеид, видя согласие хозяина, покорно подошёл.
– Лезь мне на плечи! – командовал Семён. – За стену держись. Теперь на ладони ступай! Устоялся? Осторожней, сейчас поднимать буду. Руками по стене перебирай, а то сверзишься!
Ростом Сеид был сходен с минаретом. Оказавшись поднятым на высоту, он легко достал края ямы и с кряхтением выбрался на волю.
– Лестницу ищи! – в голос произнесли Семён и его недавний противник.
Через несколько минут в яму спустилась длинная драбина, хорошо знакомая всем обитателям ямы.
– На ней второй стражник спал, – натужно сообщил Сеид. – Я его придушил, чтобы не мешался.
Семён покачал головой. С хорошими соседями свела его судьба… Жизнь человеческая для них ничто. Хотя тюремщика тоже не жалко. Кто курит анашу, тот сам себя не жалеет; зачем его другим жалеть? А вот как разбойники попали в яму с мелкими бродягами?.. Верно, и на старуху бывает проруха.
Старикан что-то объяснял сбившимся в угол заключённым. Семён разобрал лишь последние слова: «… они вытащили всех из ямы, побили и прогнали прочь. Больше вы ничего не видели и не знаете!» Бывшие заключённые, испуганно оглядываясь на старика, один за другим взбирались по хлипкой лестнице и исчезали в вечернем сумраке. Старичок, проследив, чтобы в яме никого не осталось, тоже выбрался наружу. Последним полез наружу Семён. Он ожидал увидеть пустой майдан, готов был и встретить мстительный удар Сеида. Однако выбрался наружу благополучно, а там увидел, что странная пара ожидает его.
– Идём с нами, – предложил белобородый.
Семён пожал плечами. Ему было всё равно. Если всевышнему угодно, чтобы он попал в разбойничью
