шайку, он господу не перетчик.
Вечер в Палестине наступает быстро. Вскоре беглецы шли уже в полной темноте.
Старик привёл их в какие-то развалины, сказал, что здесь они подождут утра. Семён присел на землю, устало закрыл глаза. Ясно, что убивать его не будут и, значит, можно расслабиться. Старик опустился рядом, коснулся пальцем Семёновой руки.
– Ты мне понравился, христианин. К тому же среди моих людей нет христиан. Есть иудеи, есть двое индийских язычников. Один перс, очень хороший человек, – зороастриец и поклоняется огню. А христиан отчего-то нет. Я хочу, чтобы ты шёл со мной.
Семён снова пожал плечами.
– Аллах мудро устроил земные дела, – продолжал татевщик. – Я по своему недомыслию попал в смрадную яму и, если бы не ты, сидел бы в ней, пока мои дети не отыскали бы и не выручили своего отца. Ты помог мне выйти на волю на два дня раньше. В знак моей любви – обменяемся одеждой!
Семён улыбнулся, а ночная тьма скрыла понимающую усмешку. Должно быть, грубая аба исколола непривычные плечи разбойника, и ему не терпится сменить её. Впрочем, изношенный халат погонщика верблюдов немногим лучше. Аба, во всяком случае, теплее, потому что вата, которой некогда был подбит халат, давно вылезла, и ветер разнёс её по дорогам мусульманского мира.
Последней мыслью засыпающего Семёна было: «А ведь я теперь – беглый раб…» Сквозь сон беглец подивился странности этих слов. Свободный человек, во-первых, свободен, а во-вторых – он человек. А беглый раб, хочет он или не хочет, должен скрываться. Но главное – он навсегда останется рабом. Кто даст ему свободу?
Проснулся Семён оттого, что ему плотно зажали рот.
– Тихо! – прошипел в самое ухо старый разбойник, имени которого Семён до сих пор не слыхал. – Вы оба храпите, как бегемоты, вас слышно в самом Багдаде! – Старик помолчал и добавил: – Поблизости кто-то бродит, мне почудились шаги.
Семён замер, прислушиваясь. Вроде тихо.
– Надо уходить, – прошелестел старик.
Семён подошёл к пролому в стене, осторожно выглянул наружу. Ещё не рассвело, но с минуты на минуту должно было наступить утро. Если солнце на юге опускается быстро, то по утрам оно вылетает, как выстреленное из катапульты. Потому, должно быть, восточные поэты и не умеют любоваться зорями.
Но сейчас беглецам было не до красот. Первое, что бросилось в глаза, это цепочка факелов, плавным полукругом огибавшая развалины старинного монастыря. Затем со стороны огней донёсся злобный лай собак, рвущихся со сворки.
– Нас ищут… – прошипел старик. – Проболтался кто-то.
Семён не знал, кто и о чём мог проболтаться, но и он понимал, что даже если факельщики ищут и не их, то всё равно повяжут, и далее ничего хорошего не произойдёт. А уж попасть на зубы собакам… сансун – псина злобная, умеет по запаху идти и бежит не хуже борзой; ей всё равно – джейрана травить или беглого преступника.
Старик пинками разбудил Сеида, который уже успел пристроиться у стены и даже снова начал похрапывать.
– Уходим! – приказал белобородый.
Сеид пошарил вокруг руками, словно искал, что бы такое взвалить на плечи, и, ничего не найдя, поднялся.
– Через стену! – велел главарь.
Покорный Сеид первым полез в пролом. Возможно, он ещё не вполне проснулся, а может, был от природы неуклюж или Семёновы удары всё же повредили что-то в безмозглой голове, но выбраться наружу Сеид не сумел. Что-то с треском обрушилось, посыпались камни. В ответ снаружи раздались крики, горящий факел, описав дугу, упал неподалёку.
– Заметили! – Старик подлетел к Сеиду, вцепился в разлохмаченную бороду, злобно рванул. Сеид виновато сопел и не пытался защищаться.
Сорвав зло, старик мгновенно огляделся вокруг, ища выхода. Было уже вполне светло, ещё минута – и солнце вызолотит верхушки минаретов. Взгляд разбойника задержался на ошейнике, который Семён так и не успел расклепать.
– Тебя точно хозяин в яму привёл?
– Куда уж точнее, – отозвался Семён.
– Эт-то хорошо… – протянул злой старик.
Он повернулся к Сеиду и приказал:
– Уходим через стену. Ты лезешь первый, вот здесь.
Сеид, подсаженный Семёном, принялся карабкаться по выкрошенной каменной кладке. Отдуваясь, он влез на вершину, и в этот момент коротко свистнула стрела, и Сеид с пропоротой грудью кувырнулся обратно.
– Вот так, – спокойно произнёс белобородый. – Он всегда был дураком. Жаль его, второго такого обормота уже не сыщу. Зато сами живы будем. Ты дерёшься лучше Сеида, поэтому я выбрал тебя. Запомни, ты раб, тебя разбойники, когда вон его выручали, из ямы увели, чтобы перепродать. Дай-ка я тебя свяжу, тогда тебе любой поверит. Вернёшься в яму – и все дела. А потом, когда меня придут выручать, вместе уйдём.
– А сейчас ты как? – спросил Семён.
– Себя тоже свяжу, – пояснил старец.
Он извлёк откуда-то из-под лохмотьев короткую верёвку, разрезал её пополам ножом, который ещё вчера не забыл выдернуть из тела стражника, аккуратно прицепил нож на пояс мёртвому Сеиду, потом скрутил Семёну руки. Второй кусок разложил на земле, сложил руки за спиной, просунул в хитро подготовленные петли, дёрнулся пару раз и тоже оказался прочно связанным. Подмигнул Семёну, сказал весело:
– А стражники, когда нас отыщут, ногами всё равно попинают.
Так и случилось. Только одного престарелый разбойник учесть не мог. Когда стражники, сорвав злость, отдышались, старший перевернул постанывающего старика, всмотрелся в лицо и злорадно спросил:
– Кто же тебя связал, Дуран-ата?
– О чём ты говоришь, добрый человек? – плаксиво переспросил старик. – Разбойник, что валяется у стены, связал и меня, и вот этого раба. Негодяй сполна получил за свои злодейства. А вы, доблестные воины, чем обижать несчастных, которые и без того слишком наказаны, лучше бы поймали двух сообщников убитого головореза, которые сумели бежать.
– Мы их уже поймали, – сообщил начальник. – Вот один, – удар сапога пришёлся под рёбра старику, – а вот и второй… – на этот раз досталось Семёну.
– За что, драгоценный?! – заученно взвыл Семён. – Я невольник персидского купца, хожу с ним уже пять лет, это весь базар подтвердить может!
– Кто ты такой, мне не известно, – согласился командир, – а вот твоего приятеля люди признали. Это знаменитый разбойник Мустафа Дуран. Не знаю, слыхал ли ты в Персии это имя, а здесь о нём слышали все.
Семён тоже слышал о Мустафе, который днём был суфием, а ночью бандитом. Вот он какой, знаменитый разбойник, с виду и не подумаешь. Впрочем, бить он умеет хлёстко, это Семён на себе испытал.
Связанный старик внезапно немыслимым образом извернулся, разом освободив руки. Во мгновение ока Сеидов нож очутился в его руке, лезвие полоснуло поперёк брюха воинского начальника, а сам Мустафа прыгнул в пролом и исчез из глаз.
Командир охнул и, схватившись за живот, опустился на землю. Стражники заорали, размахивая оружием, кто-то кинулся к раненому, кто-то бросился на Семёна, и лишь псарь, не растерявшись, быстро спустил со сворки рвущихся сансунов. Через минуту лай сменился рычанием, заглушившим отчаянный вопль и хрип. Мустафа Дуран прекратил многогрешное житие.
Семёна били ещё раз, но, понимая, что хоть кого-то надо доставить по начальству живым, добивать не стали, а сковав понадежнее, поволокли обратно в святой город.
На этот раз Семёна спустили в яму перед мечетью Омара, где держали самых опасных преступников.
