имя:
– Меня зовут Шамон.
– Скажи мне, Шамон, тебя никогда не удивляло, что в мире столько зла?
– Нет. Если удивляться каждой несправедливости, придётся весь век ходить с разинутым ртом.
– Но почему так происходит? Ведь ты, наверное, полагаешь своего бога благим и добрым.
– Бог добр – злы люди, – твёрдо сказал Семён.
– Но ведь их сотворил бог. Зачем он сделал их злыми?
– Он сделал их не злыми, а свободными. Иначе они ничем не отличались бы от зверей. А уже потом свободный человек злоупотребил свободой. – Семён обхватил ладонями шею, словно стараясь скрыть и без того невидимый ошейник.
– Приятно слышать мудрые вещи из уст нестарого человека. Скажи мне, Шамон-ата, в чём смысл жизни?
Ответа Семён не знал, однако произнёс без тени сомнения:
– В исполнении предначертанного господом.
– Воля бога, если она такова, как представляют богословы, исполнится и без наших стараний. Жаль, никто не знает наверное, в чём состоит эта воля. Разные люди говорят об этом разное и сходятся лишь в одном – человек создан по образу и подобию своего создателя.
– С этим никто не спорит.
– Но скажи в таком случае, почему адепты всех религий так ненавидят божий образ? Все, начиная с суфитов и кончая христианскими отшельниками, занимаются измождением плоти. Даже ты, мудрый раб, носишь власяницу, терзая плечи жёстким волосом. Вы бичуете себя, возлагаете вериги, искажаете сами себя скопчеством, веря, что делаете это царствия ради небесного. Дервиши гордятся вшами, что едят их плоть, и червями, что копошатся среди гноя. Ты почитаешь иконы, Шамон, а разве сотворённый самим богом образ не выше деревянной доски? Ударить по лицу человека – хуже, чем плюнуть на чудотворную. Однако вы все это делаете. Вряд ли такое единодушие не имеет глубокой причины.
– Мне кажется, – произнёс Семён больше для того, чтобы не молчать, – что ты тоже давненько не умащал свою плоть, и если поискать, то в твоих волосах тоже найдётся несколько гнид.
Меджмун почесал за ухом, поймал вошь, поднёс к свету, разглядывая, потом раздавил.
– Я не чту ни бога, ни его образ, – сказал он, – хотя и не терзаю себя ненужными мучениями. Мне просто нет дела до плотской жизни. Моя вера иная.
– Какая же? – задал Семён давно ожидаемый вопрос.
Однако проповедник не пустился в откровения, а спросил:
– Шамон, ты читал священные книги христиан?
– Да! – с вызовом ответил Семён.
– Значит, тебе известно, что господь израильтян ревнив.
– Это всем известно.
– Как может ревновать единственный бог? К кому он ревнует, если он един и сотоварищей и соперников ему нет?
– К ложным богам, несуществующим, но измысленным людской немощью.
Меджмун покачал плешивой головой.
– Сомнительное утверждение, к тому же оно показывает бога мелким завистником. Но я не стану его оспаривать, пусть будет по-твоему. Скажи, когда бог сотворил Адама и супругу его, что он велел и что заповедовал?
– Велел плодиться и размножаться, а заповедовал касаться древа, – ответил Семён, удивляясь странному разговору. Обычно проповедники с ходу начинали изрекать свои истины, не интересуясь знать, что думает собеседник. А этот – расспрашивает, хотя, судя по всему, читал священное писание и разбирается в нём получше Семёна.
– Но ведь люди плодятся через плотский грех…
– Это ныне, – терпеливо объяснил Семён, – а тогда они были наги и не понимали того. В те дни не было греха в плотской любви, как нет его для зверей, которые плодятся безгрешно.
– Ты хочешь сказать, что нарушение божьей заповеди сделало человека человеком, а прежде первородного греха он ничем не отличался от всякого скота? Кто же тогда истинный творец – бог или соблазнитель?
Семён озадаченно крякнул. Вопрос пришёлся в больное место.
– Кто знает, – произнёс он, обращаясь скорее к самому себе, нежели к собеседнику, – возможно, было бы лучше, останься люди в первородной чистоте и безмысленности. Во многом знании – многие скорби, я не раз испытал эту истину на собственной шкуре.
– А согласился бы ты поменяться со своими верблюдами не судьбой, она и так не слишком разнится, а сущностью?
Семён вдумался в смысл сказанного, и его продрало жутью.
– Нет.
– Выходит, что смысл жизни всё-таки в знании, даже если оно несёт скорбь. Но тогда останется ли богом тот, кто заповедал касаться древа познания?
– Не кощунствуй, – устало сказал Семён. – Пути господни неисповедимы, не стоит и мудровать об этом.
– Ладно, я согласен. Но бог единый для христиан, иудеев и мусульман, он, во всяком случае, честен? Всегда ли он исполняет обещанное, карает порок и награждает верных?
– Да. Хотя порой это случается в будущей жизни.
– Возможно, я читал испорченные книги, – с сомнением произнёс Меджмун. – Если это так, то поправь меня там, где я ошибусь. Правда ли, что, изгнав из рая согрешивших, бог велел им питаться всяким произрастанием, а мясную пищу позволил лишь потомкам Ноя после потопа?
– Так.
– Верно ли, что старший сын Адама исполнил божье повеление и в поте лица пахал землю, в то время как его брат стал пастухом?
– Авель пас овец ради шерсти и молока, – сказал Семён, вспомнив рассказы отца Никанора. – Мяса он не ел.
– Пусть так. Но он зарезал первородных от приплода и принёс в жертву всесожжения. И жертва была принята. Значит, он и был первым убийцей, а вовсе не Каин, мирная жертва которого была отринута.
– Каин принёс богу овощичек, какие поплоше, с гнильцой, – повторил Семён слова священника, – да и те отдал со стеснённым сердцем. Кому будет угодна такая жертва?
– Насчёт стеснённого сердца в писании ничего не сказано, а что с гнильцой, это ты соврал. Что первым вызрело, то и принёс. Но обрати внимание на другое… Когда Каин убил своего удачливого брата, бог немедленно благословил его. С этой минуты всякий поднявший руку на Каина подлежал сугубому наказанию.
– Вряд ли это можно назвать благословением, – горько усмехнулся Семён. – Тяжко жить, если не можешь даже понести наказания за свой грех. Вспомни Агасфера.
– Я всегда помню о нём, – Меджмун наклонил голову, – и думаю, так ли велик грех Вечного жида? Многие из совершивших куда большее нежатся в раю. Например – Иеремия.
– Я не знаю, кто это.
– Гест и Иеремия – разбойники, распятые вместе с Христом. Один из них, если верить словам сына божия, вошёл в рай первым из людей. А ведь вся его жизнь – сплошное злодейство. Каково тем, кого он замучил, смотреть на торжествующего убийцу из глубин ада? Ведь они умерли, прежде чем их коснулся свет христианства, и, значит, согласно твоему учению, горят в огне.
Семён молчал, подыскивая довод, но вместо того вспомнились вдруг бородатый Сеид и его хозяин – Мустафа Дуран. Сеид-баба был глуп, его жестокость была жестокостью зверя. Ласковый Мустафа был куда страшнее. А ведь окажись они на Голгофе во времена Христа, Мустафа, пожалуй, сумел бы вывернуться, вовремя напеть в Христовы уши и ныне пребывать среди праведников.
– Мне кажется, Библия – книга злых людей. За что господь убил Эзру?
– Он немытыми руками коснулся ковчега, – быстро сказал Семён.
