изображающий презрительную гримасу. Борода, какая частенько бывает у людей, но называется козлиной. И во всём этом ни проблеска мысли, одна только мощь, которая не знает, куда себя применить.
Сатир скакнул обратно в дверной проём, тут же вернулся. Но теперь он держал в одной руке избитое, размозжённое человеческое тело. Старуха, что сидела за прялкой в женской половине дома и которую соплеменники Скора не тронули, предоставив своей судьбе. Судьба свершилась быстро и решительно, оборвав пряжу вместе с жизнью.
— Хе! — отчётливо произнёс сатир и одним движением оторвал у изувеченного трупа ногу. Понюхал окровавленные останки, скривился недовольно и отбросил их прочь, словно надоевшую игрушку. Наклонился над сочащимся фонтаном, принялся громко лакать.
Дальше наблюдать за резвящимся чудищем Скор не мог. Он знал, что в одиночку победить нежить почти невозможно, что на вопль раненого сатира немедленно сбежится всё стадо, но покорно наблюдать за играми уродской твари и ждать, когда она обнаружит скрывшихся людей и превратит их в новую живую игрушку... было свыше сил. К тому же в недобрую минуту вспомнились слова старшей пленницы: «Монстрики, для забавы».
Тетива звонко щёлкнула, стрела — боевой срезень — с десяти шагов ударила в волосатую спину, перебив хребет.
— Хек! — В выкрике не было ни боли, ни ярости, а скорее удивление. Сатир поворотился на враз ставших непослушными ногах, и жёлтые глаза уставились в лицо Скора, мгновенно обнаружив его в узком проходе второго этажа.
Следующая стрела погасила один глаз, но к этому времени смертельно раненный сатир уже вопил дурным блеющим рёвом, созывая на голову обидчика всё своё племя. Он пытался всползти по лестнице, но Скор выстрелил ещё, вогнав стрелу во второй глаз, и этого достало даже для нежити. Сатир скорчился и скатился со ступеней.
Скор сбежал следом, схватил ещё дёргающегося монстра за изогнутый рог и основание хвоста, запредельным усилием поднял многопудовую тушу и кинул её в сторону фонтана, сбив мраморную бабу с постамента. Он уже слышал перестук копыт и вопли спешащих сатиров. Стадо оставило людей, которые хотя и казались потешной игрушкой, но всё же внушали опасения, и помчалось на зов обиженного. Когда зовёт месть, сатиру изменяет природная весёлость.
Скор не пытался подглядывать за вакханалией разрушения, что устроила нежить во дворе виллы. Там что-то громыхало, сыпалось и рушилось, слышались выкрики «Хе!» и блеяние, больше похожее на рокочущий рык. Кажется, сатиры расправлялись с мраморной статуей, которую сочли виновницей несчастья, а быть может, попросту крушили всё подряд. По счастью, ни один из сатиров не попытался взобраться по узкой лесенке, всё буйство творилось внизу. Скор сидел в дальнем углу рабской комнатёнки, заслонив спиной дрожащих девушек, и держал на прицеле лестницу, где в любой миг могла появиться козлоногая фигура.
Утешало одно: раз сатиры сбежались сюда, остальной отряд сумеет без ущерба уйти, а ради этого стоило рискнуть собственной жизнью.
Постепенно всё меньше доносилось снизу рычания, всё чаще раздавалось игривое «Хе!», а потом и вовсе сатиры один за другим перебрались в приусадебный сад, куда их манила рощица лимонных деревьев. Незрелые лимоны были нестерпимо кислыми, но это ничуть не смущало козлоногих грабителей. В пять минут деревья были изломаны, лимоны объедены, и стадо умчалось на поиски новой поживы.
Скор ещё долго не осмеливался спуститься вниз. Лишь когда начало темнеть, он дал знак готовиться к походу. Расчёт был прост: сатиры — существа дневные, ночью они ничего не видят и спят, забившись в кусты. Истину эту знают не только в южных краях, но и в лесу, куда козлоногие порой забегают. А прочую нежить, хищную, а значит — более опасную, жизнерадостные козлы должны были поразогнать.
Простой расчёт оправдался лишь отчасти: сатиры и впрямь убрались куда-то на ночь, а вот прочие питомцы забавника Элькирана никуда не делись, во всяком случае, под звёздным наманским небом непрестанно переливался тонкий вой, и хороший охотник немедленно понимал, что воют не волки.
До крепости Скор со своим девичьим полоном добрался благополучно, но нашёл только пыль, горячую золу от костров и ту тишину, какая бывает лишь на развалинах.
Сундуки были неимоверно тяжелы, выволочь их из подвалов не смогли бы и циклопы, пара которых прежде томилась в этих стенах, а теперь неприкаянно бродила по окрестностям, выискивая пропитание для своих бездонных утроб.
Большие и малые, простые и изукрашенные сундуки были распахнуты, ведуны и знахарки проверили, что ни проклятий, ни повального мора на сокровища не наложено, и вереница людей, нагруженных золотом, серебром, светлым электроном, драгоценнейшими прозримыми камнями и иными редкостями, потянулась через узкие проходы наверх, к свету.
Удивительный товар — золото! Казалось бы, насыпал мешок золотых перстней, взвалил на плечо да пошёл. Ан, не тут-то было! Нет ни металла, ни камня более веского, чем золото. Идёт человек, сгибаясь от непосильной тяжести, а тащит всего ничего, одно погляденье. Зато ржа золото не ест, и никакая порча не трогает. И для колдовских дел лучше золота не найти. Пока печатка, кольцо или гривна целы, наложенному заклятию перевода не будет. Потому к древнему золоту у всех народов почтение и особая цена, даже если никакого чародейства в нём не заметно. Бывает, что заклятие так глубоко запрятано, что самый хитроумный чародей разглядеть не может.
Зачарованные магами прошлых времён чудесинки хранились в казне, каждая в своём ларце. И ларчики, по всему видать, были сработаны специально для хранящихся в них амулетов. Встречались среди них бронзовые шкатулки, для тех предметов, чья колдовская сила ясна и несомненна. За бронзовой стенкой простая магия даже искушённому глазу незаметна будет. Были реликварии, искусно вырезанные из самоцветного каменья или бесценного голубого янтаря. А внутри дорогой вещицы иной раз лежало что-то вовсе неудобьсказуемое. Но, значит, и ему цена была, раз в драгоценный ларец невзрачная вещица уложена и в сокровищнице хранится.
Ларцы и шкатулки было велено, не открывая, поднимать наверх и составлять наособицу. Придёт час, старшие колдуны разберутся, что там сохранено.
А прочие сокровища ссыпались в кожаные мешочки, такие, чтобы поднять можно: золото — отдельно, серебро и иные металлы — отдельно, бусы, ожерелья и всякое узорочье — опять же, отдельно. Всё это размещалось на телегах, в которые покуда было некого впрягать.
Ближе к вечеру пришли Бажан и Бессон со своим отрядом. Добычи почти не принесли, зато пригнали лошадей и волов. Всякой всячины в усадьбе было выше головы, но собрать брошенное не удалось: откуда ни возьмись, налетела толпа сатиров и принялась кружить вокруг отряда. Отогнать их волшебством не удавалось, тупая нежить попросту не обращала внимания на усилия колдунов. Гнать силой — и вовсе было бы безумием, четырнадцать бойцов от семи сатиров в открытом поле не отобьются. Оставалось медленно отходить, надеясь, что шаловливость нежити не пересилит опаски, которую человек внушает всякому зверю.
Так и вышло. Сатиры покружили около отступающего отряда, проверяя на прочность выдержку бойцов, а потом, как по команде, умчались в сторону покинутой виллы.
Можно сказать, вылазка прошла удачно, но, к несчастью, отряд вернулся не в полном числе. Молодой охотник Скор не прибежал, когда Бессон скомандовал общий сбор, не появился и позднее. Разорвали его игривые сатиры, настигла ли другая беда, это смогут узнать только старшие колдуны, когда будут беседовать с тенями предков. А до тех пор оставалось сожалеть и надеяться.
Устраиваться на ночёвку в разбитом укреплении Ризорх не велел; из долины в любую минуту могли подойти войска, а сражаться в окружении никому не хотелось.
Как обречённый гарнизон оповестил своих о нападении, колдуны до конца не разобрались. Заметили, что из уже осаждённой крепости были выпущены два голубя, но каким образом голубь может сообщить о нападении? Странное колдовство осталось неразгаданным, но на будущее решено было взлетающих голубей сшибать. А пока нужно спешно уходить из неширокой долины, где отряд можно слишком легко запереть.
Шли боевым порядком, готовые отбить нападение как блуждающей нежити, так и имперских войск.
