Ай проворно отпрыгнула, но сзади оказался жгущий авар. Ай метнулась в сторону, и в этот миг крестьянин неумело, словно сноп соломы насаживал на вилы, ткнул её копьём.
– Не-е-ет!.. – вопль сам вырвался из груди Шоорана.
Хлыст перечеркнул нападавшего, рванулся, расплёскивая обрывки праздничного жанча, ярко спрыснутые кровью, и рухнул на второго мужика, замершего, словно изваяние, и даже не пытавшегося защищаться. Пятеро людей были изрублены, прежде чем успели хоть что-то предпринять для своего спасения, лишь пожилой миротворец успел крикнуть: «Не надо!» – то ли Шоорану, то ли ещё своему приятелю.
Шооран нагнулся к упавшей Ай, отнёс в сторону от авара, уложил, распахнул жанч, чтобы осмотреть рану. Отёк ещё не появился, рана на тщедушном тельце, в котором не было ничего женского, казалась ссадиной, даже не слишком глубокой, но Шооран видел, как пузырится при дыхании кровь – значит, каменный наконечник задел лёгкое. Шооран встряхнул флягу. Промыть рану? Но Ай захочет пить, а воды больше нет. Хотя…
Шооран подбежал к убитым. У старика нашлась почти полная фляга. Когда Шооран вернулся, Ай лежала, раскрыв глаза.
– Потерпи, – сказал Шооран. – Я тебя вылечу.
– Не-е, – едва слышно выдохнула Ай, и кровь тут же окрасила бесцветные губы. – Я умру. Но это ничего, ты ведь не любишь миня.
– Я тебя люблю, – запоздало произнёс Шооран.
– Не… Ты так придумал, потому что тебе некого любить.
Ай закрыла глаза.
Шооран промыл рану, наложил чистую повязку и сидел рядом с Ай, отирая с губ выступающую кровь до тех пор, пока она не перестала течь.
Ждущий мягмара далайн был непривычно тих. Шооран подошёл к самому краю, опустился перед бездной на колени. Разжал руки…
– …Тебе отдаю я лучшую из женщин…
Потом долго стоял с поникшей головой, пока случайный бугор не обдал его липкой влагой. Выброшенный ыльк впился в полу жанча, дёргая суставчатым телом. Лишь тогда Шооран поднялся.
– За что? – спросил он. – Я же отказался…
Новый бугор выплеснул к его ногам клочья хитинового волоса и уродливых стеклянистых существ. Существа беспомощно дёргали ломкими ногами, пихая друг друга.
– Говоришь, это не ты? – крикнул Шооран в далайн. – Это вы вместе!
Он быстро пошёл прочь, движением хлыста проламывая просеку в зарослях косо растущего хохиура. Он искал людей. Те, что убили Ай, – сами мертвы, но есть и другие, и они ничем не отличаются от тех… Дрожащая от нетерпения рука физически ощущала, как хлыст передаёт ей мягкое сопротивление рассекаемой человеческой плоти. Какая-то женщина, в одиночку ковырявшая чавгу, увидела Шоорана и, охнув, поспешила прочь. Шооран дёрнулся было за ней, но вдруг остановился.
– Ничего… – процедил он. – Я расплачусь со всеми разом. Вы отняли у меня Ай, теперь мне действительно нечего терять.
Шооран осмотрел своё снаряжение, с удивлением обнаружил за спиной мешок, а в нём нашёл прибранное Ай мясо и чужую флягу. Запасов должно хватить до мягмара, а там он позаботится, чтобы это был последний мягмар.
Ночью в далайне возникло шесть оройхонов.
Весь день озверевшие цэрэги уничтожали всех, кто казался хоть немного подозрительным. Обнищавшие земледельцы помогали им, избивая друг друга. В несколько часов мокрые оройхоны опустели, на болотах остались лишь отряды цэрэгов. И всё же на следующую ночь появилось ещё три оройхона, а потом ещё три. Они появлялись прямо на глазах у мечущейся стражи, которая тщетно пыталась открыть илбэча.
Днём Шооран прятался в пустых шаварах только что построенных оройхонов, ночью выползал к берегу и, накрывшись костяным панцирем бронированной рыбы, работал. Он работал, лёжа у самого уреза влаги, которая обдавала его с ног до головы, а однажды кто-то из пробегавших цэрэгов даже споткнулся о его убежище.
Ёроол-Гуя Шооран во внимание не принимал. Откуда-то пришла уверенность, что ход жизни переломился и теперь не Многорукий охотится за ним, а он травит загнанного бога.
И всё же долго так продолжаться не могло, и Шооран испытал облегчение, когда во время очередной днёвки увидел, что нойт в пустом шаваре прибывает на глазах. Наверху наступил мягмар. Шооран выполз наружу и легко затерялся в оборванной и грязной толпе, привычно потащившей с берега кость и хитин. Шооран шёл вместе со всеми, волоча на спине сослужившую добрую службу костяную скорлупу.
На сухом, когда толпа рассеялась, Шооран помылся в пробудившемся ручье, привёл в порядок одежду и, бросив ненужную кость – такую всегда можно подобрать на берегу, – отправился к землям вана, где не ждал таких слаженных и всеобщих облав.
Облавы действительно оказались нестрашными, очевидно, каждая из сторон полагала, что илбэч орудует с противоположного берега, а может быть, властители просто не сумели договориться о совместных действиях и посылали солдат больше для очистки совести. Так что Шооран, когда закончился мягмар, легко мог ставить по три, а то и по четыре оройхона в ночь. Он забыл о времени, не вёл счёт оройхонам и, лишь когда далайн не послушал его, понял, что ещё один залив перестал существовать и, значит, вновь надо возвращаться к Моэрталу или идти через весь мир, где возле владений Ээтгона находится другой конец узкого канала, когда-то занимавшего полвселенной. Теперь далайн нигде не расширялся хотя бы до двух оройхонов, и где-то там, в слишком узких для него трещинах, беспомощно метался ослабевший Ёроол- Гуй.
За три недели спокойствие не успело сойти к Моэрталу, мокрые оройхоны были переполнены войсками, хотя они всё нужней были в других местах, а среди самих цэрэгов не утихали толки, что неуловимый илбэч и не человек вовсе, а злобный дух шавара и встреча с ним несёт гибель не илбэчу, а тому, кто ловит его.
Шооран, сам служивший у Моэртала, преотлично знал, как расставляются дозоры и где прячутся секреты, так что сумел, исползав на пузе пол-оройхона, пробраться к далайну. Последний секрет обойти не удалось, и Шооран снял его, хладнокровно зарезав двоих цэрэгов.
Словно оправдываясь перед самим собой за лишние убийства, Шооран принялся поспешно строить. Истерика первых дней прошла, Шоорану уже не хотелось убивать своими руками, зато появилось спокойное убеждение, что лучше всеобщая гибель, чем такая жизнь. И Шооран строил, расчётливо экономя силы, чтобы их хватило до самого конца. Вопль ужаса, разнёсшийся по окрестностям, когда стало ясно, что никакие предосторожности не уберегли далайн от илбэча, сменился разбродом. Кто-то кинулся запасать воду и снимать недозревший хлеб первого урожая, другие пребывали в прострации, третьи продолжали ловить илбэча, но правильной осады уже не было.
Шооран по-прежнему скрывался в нижних ярусах свежевыстроенных островов. Там его никто не пытался искать, слишком прочно впечаталось в разум людей представление, что в шаваре человек жить не может. Наружу Шооран выходил лишь в полной темноте. Сначала, пока сгущались сумерки, подолгу ожидал у выхода, высматривая, нет ли караулов, а если они есть, то где стоят. Теперь он, боясь надорваться прежде времени, строил за ночь один-два оройхона, но зато делал это каждую ночь. Он понимал, что стоит однажды не выйти наружу и его убежище окажется залитым нойтом.
Когда у него кончалась вода и пища, он, поставив остров, пробирался на один из боковых оройхонов, ставших сухими, и ждал воды. На то, чтобы вымыть сухую землю, воды ещё хватало, хотя её появление ничуть не напоминало прежние потопы. Шооран наполнял обе фляги – свою и чужую, легко забивал пару одуревших от пресной воды тукк и переползал обратно – прятаться и готовить миру гибель. Людей для него не существовало, были лишь фигуры цэрэгов, порой мелькавшие в смотровых окошках, когда Шооран оглядывал перед выходом местность. О том, что делается в населённых местах, Шооран не знал и старался об этом не думать.
Шавар, ещё не залитый нойтом, конечно, сух, и в нём нетрудно пройти до самых глубин, но всё же у него мало сходства с алдан-шаваром жилых земель. В алдан-шаваре царит вечный, хотя и призрачный день, здесь же – ночь, которую нельзя назвать вечной только потому, что через сутки шавар затянет липкой мерзостью, в которой утонет само понятие света и тьмы. Но пока, что бы ни
