прозванный «Дымным жирхом».
Шооран стоял на сухой полосе, погружающийся в ночь оройхон перед ним когда-то назывался Свободным.
Сухая полоса была пустынна. За последние годы люди пресытились сухостью, теперь здесь никто не жил, тем более что много лет кряду по этому месту проходила граница.
Шооран огляделся. Где-то поблизости прежде стояла их палатка. Здесь ничего нельзя было оставлять без присмотра, поэтому даже навес на день скатывался и уносился с собой. Но шесть колышков, на которых навес держался, считались домом. Теперь эти костяшки, конечно, не найти. А вон там, возле холодного тэсэга, жил Боройгал. Однажды он вбил в верхушку тэсэга огромную зазубренную кость. Может быть, задумал что-то строить, но трудолюбия хватило лишь на один столб, а может быть, просто желал похвастать своей могучестью. Костяга так и осталась торчать из камня. Когда Боройгала не было поблизости, мальчишки влезали на тэсэг, старались качнуть столб, а потом хвастались, что это почти удалось. Кость и сейчас торчит там: нелепый признак того, что здесь жили люди.
Шооран поднялся на тэсэг, обхватил кость руками, качнул несколько раз и одним рывком вытащил. Бросил глухо стукнувшую кость, сел, свесив ноги с тэсэга.
Но как всё-таки он очутился здесь? Ведь он начинал строить с самого дальнего конца узкого далайна. Сколько же времени он провёл один и что творится за пределами этого пустого куска суши? Впрочем, бог с этим, главное, что он дошёл сюда, и от всего необъятного далайна остался ничтожный клочок, который можно прихлопнуть одним ударом. Вернее, можно было бы прихлопнуть, если бы там не скрывался Ёроол- Гуй.
«Берегись, если прежде в далайне не останется места для тебя!» – возгласил некогда старик Тэнгэр. Шооран помнил эти слова и надеялся, что, когда далайн начнёт иссякать, исчезнет и Ёроол-Гуй. События последних месяцев, казалось, подтверждали это. Но вот от далайна остался последний квадрат, а Многорукий цел и даже обрёл новые свойства.
А если бросить это дело, оставить всё как есть? Конечно, Ёроол-Гую стало тесно плавать, но ведь глубина далайна не измерена и, значит, в нём хватит места. Человечество тоже не погибнет. Те дюжины людей, что переживут смуту, наладят иное существование. Они будут жаться на нескольких оройхонах вокруг пятна животворной слизи и восхищённо любить благодетельного Ёроол-Гуя. Весь остальной мир превратится в пустыню, лишь в первый месяц после мягмара там будет слабо сочиться вода. А когда люди вновь расплодятся сверх возможного, новые изгои будут уходить не на мокрое, а скрываться в пустыне. Во всяком случае, там будет много места, и для всякого найдётся свой алдан-шавар. Разбойники станут отнимать воду у караванов, идущих на крест Тэнгэра за камнем, или совершать набеги на жилые земли. Цэрэги начнут неутомимо преследовать бродяг; для охраны сохнущих полей потребуются татацы, на восьми мокрых оройхонах опять начнут скрести рыжий харвах, а здесь, на бывшей Свободной земле, устроят каторжные мастерские.
Всё будет как прежде, только мельче и поганей. Он не желает прозябать в таком мире, и, что бы ни твердили жаждущие спасения, так жить он им не позволит. Словно бродяга Мозолистая Пятка, он не может остановиться, а должен всё время идти вперёд. Пусть никто, кроме сказочника, не верит, что бродяга пробил стену, но сказочник должен верить, иначе не стоило начинать рассказ.
Смешно, до самого конца почти никто не мог заподозрить его, ведь он сказочник, а сказочник обязан быть добрым! Вот Чаарлаха подозревали. Но тогда илбэча считали благодетелем, а сейчас его именем проклинают. Жаль, что доброта не имеет никакого отношения к происходящему. Путь должен быть пройден до конца в любом случае. Это и есть главное проклятие илбэча. Он не остановится и никогда не увидит унылого мира, какой воображал только что. Пусть тот мир, если сумеет, появится после смерти последнего чудотворца. Утром он пойдёт строить.
К далайну Шооран вышел до света. Ёроол-Гуй затих, убравшись в глубину, и Шооран двинулся в путь, опасаясь, что на сухой полосе его может обнаружить патруль, если, конечно, они сохранились в рухнувшем мире.
Далайн, словно в начале веков, продолжал свой размеренный танец. Противоположный берег был почти неразличим в дымке, и, если прищурить глаза, можно внушить себе, что мир ещё не начинал меняться, а ты – первый илбэч, готовящийся творить землю под любопытными взглядами дурня Бовэра.
Шооран глубоко вздохнул, собираясь с силами.
Надо строить. Как?.. На голове у Ёроол-Гуя? И всё же строить надо. А если он погибнет, то пусть скучный мир завтрашнего дня появляется без него.
С первого мысленного усилия Шооран почувствовал сопротивление, словно он пытался перегородить далайн, разрезав его на части. Но что-то в этом сопротивлении подсказывало Шоорану, что оно не бесконечно. Далайн вздулся, влага заметалась, взлетая клочьями пены, стараясь уйти из-под сжимающей её воли строителя. Шооран не отпускал. Должно быть, со стороны это выглядело до ужаса нелепо: человеческая песчинка корячилась на краю бездны, надсаживаясь в безмолвном крике, словно поднимая неизмеримую тяжесть, хотя в руках у неё ничего не было. Зато впереди начали возникать искажённые очертания суурь-тэсэгов.
И немедленно Шооран почувствовал ответный удар. Шооран ждал этого удара и только потому не был раздавлен. Удары, всё более мощные, сыпались один за другим, Шооран дёргался, словно его била падучая, хрипел, брызгая кровью, выступившей из-под сжатых зубов, но работы не бросал. Он не пытался защищаться от атак беснующегося внизу Ёроол-Гуя, стремясь лишь сохранить выстроенный призрак.
На мгновение силы борцов пришли в равновесие, затем чудовищный бог проломил тонкую окаменевшую корку и устремился к берегу.
Шооран не побежал. Он продолжал строить, если можно назвать строительством бессмысленное сжигание самого себя перед лицом куда более могучего разрушения.
Разрывая себя о тонущий и вновь возникающий камень, Ёроол-Гуй тянулся к илбэчу. Их разделяло не больше дюжины шагов, справа и слева хищные руки уже легли на оройхон, словно бог хотел обнять строителя, прижать его к себе всеми руками. Кольцо рук сжималось, но всё же Ёроол-Гуй не мог окончательно соединить их. Илбэч не делал ничего для своего спасения, он атаковал сам, и это оберегало его верней всякой защиты. Руки, готовые раздавить илбэча, срывались в наплывающий камень, и всё больше их не выныривало обратно. С громовым треском обрушилась часть берега, и тут же всё бушующее пространство разом затвердело, Ёроол-Гуй исчез под изломанными пластами камня.
Какое-то время Шооран не помнил себя, лишь потом обнаружил, что сидит на том самом месте, где стоял утром, но облака над головой сияют слепящим полуденным светом. Шооран смотрел туда, где прежде простирался далайн. Никакого оройхона там не было: ни суурь-тэсэгов, расположенных через равные промежутки, ни вычерченно-ровных поребриков, а только уродливое нагромождение камня, вспоротого страшной агонией мира. Человек затерялся бы в этом хаосе, словно зогг в чешуе парха.
Шооран сидел, ни о чём не думая, ни о чём не беспокоясь. Сидел так впервые за много лет. Он заслужил это право: его труд и труд многих поколений илбэчей – закончен.
В стороне раздались голоса, шум.
Надо же, кто-то ещё жив, и в нём осталось достаточно любопытства, чтобы пойти взглянуть на могилу Ёроол-Гуя. Ну что ж, пусть идёт.
Шооран не встал с камня, даже не переменил позы, лишь запахнул поплотнее жанч. Пусть пришедшие видят всё, что здесь было, – больше он прятаться не станет.
Отряд в две дюжины цэрэгов пробирался вдоль перепаханного катаклизмом места. Заметив Шоорана, воины быстро перестроились полукругом, выставив нацеленные копья. Шооран глянул в лицо предводителю. Это был Ээтгон. Ну конечно, кто ещё мог сохранить хоть какой-то порядок в той круговерти, что бушует сейчас на оройхонах.
– Здравствуй, брат, – сказал Шооран.
– Здравствуй… илбэч, – произнёс Ээтгон, чуть помедлив. – Ты всё-таки сделал по-своему. А я надеялся, что уговорил тебя тогда.
– Так ты знал?
– Кто мог знать? Я догадывался. Это мог быть ты или дурочка Ай. Больше некому. Вы появлялись, и начинала рождаться земля. Уходили – и возвращалась тишина. Надо быть слепцом, чтобы не заметить
