парнем, какого самое смелое воображение отца не в силах было представить, спеленало его, скрутило жаркой, безумной радостью. И все же он не мог показать себя счастливейшим человеком, щедро разбрызгивать вокруг эту радость, заражать ею других. Поступи так — обидишь Настю. Обид же она не заслужила. Если б ее не было совсем… Тогда, может, не было бы и его самого…
А Настя не могла поладить со своей доброй душой. Ей, когда забывала на миг, что она жена Василия и мать его детей, очень хотелось, чтобы был он счастлив своей первой любовью — пускай кинулся бы к Ольге, пускай бы они, не видя никого, забыв все и всех, плакали и смеялись оттого, что нашли друг друга. Но она не в силах была дать им такой совет. Зачем ей становиться самой несчастной, обрекать на сиротство своего Сашу и того, что бьется под ее сердцем? Нет, она не отдаст Василия без бою!
Старший Саша знал все печали матери и ее тихие надежды на счастье. Теперь, похоже, печали остаются с нею, а счастье не сбывается. Разве не ясно ей, что они оба лишние тут? Пускай уж лучше все остается по-старому, без перемены. Саша не мог проникнуться к отцу искренним, светлым сыновним чувством. В голову втемяшилась навязчивая мысль: «Он для меня такой же папа, как дядя Витя. Вроде меньше даже. Правда, правда».
Младший Саша больше рассуждал о том, какие чудеса творятся на белом свете. Жил где-то его старший брат, а он и не знал, не ведал. А тетя Оля — не просто тетя, а мачеха, если без мамы. Она красивее, когда рядом с мамой. И папе нравится, наверно, больше, чем мама. Но для самого-то Саши даже какая угодно мама все-таки лучше красивой мачехи.
А что сказать про Ольгу?
Днем она была будто во сне, ночью же не смыкала глаз — все думала, думала… «Что, боишься? — Мысленно спрашивала она потерявшую покой Настю и сама отвечала: — Да не возьму я его. Поздно уж. Позд-но!»
Да, обе семьи в сборе, а разговор не вяжется.
Вот отец подсел к старшему сыну. Хоть бы с ним поговорил повеселее. Спросил:
— Кем, Саша, собираешься стать? Специальность облюбовал какую-нибудь?
Тот нахмурился:
— Пока не знаю.
— С ребятами-то дружишь с хорошими?
— С разными.
Младшему сыну тоже не хочется быть в стороне. Вмешался:
— Почему ты, папа, никогда не говорил, что у меня есть брат? Ты не знал, что ли?
Отец вздохнул:
— В том-то и беда, Сашко…
Старший Саша воспользовался этой минутой, переметнулся к матери:
— Когда мы домой, мам?
— Да завтра поедем, Саша, — спокойно, слишком спокойно ответила Ольга.
Василий встревожился:
— Что ж так круто, Оля?
— И верно, что уж так спешите? — подала голос и Настя. — Погостили бы.
— Может, ты один, Саша, побудешь у нас? Каникулы ведь… — не очень уверенно предложил отец.
Ольга поддержала:
— А что, останься, Саша, на недельку.
Саша не поддался:
— Нет, я с тобой, мама!.. Завтра…
Бурная разрядка с Ольгой случилась на вокзале в час отъезда из Минска.
Провожал один Василий. Настя не пошла — сослалась на боязнь толчеи. На самом же деле потому не пошла, что понимала — бессердечно будет не дать побыть одним Василию и Ольге хотя бы в минуты расставания.
Ольга чувствовала себя будто виноватой. Нагрянула, взбудоражила жизнь хороших людей. А ведь покой-то себе они добыли трудно… Смешная!.. В ней росла жалость к Василию — стоит он, покорный, притихший, грустный, глядит ей в лицо, не сводит глаз… Все равно они не смогут ни о чем поговорить тут, на перроне, и Ольга предложила:
— Пойдем, Вась, в вагон… к Сашке.
— Пойдем… Хорошо, — согласился он.
Ольга знала, что Василий будет потом мучиться, корить себя виной перед нею, тосковать по ней, страдать оттого, что никак не помог ей в жизни, и, наверное, тоже станет несчастнее. Ей хотелось как-то успокоить его, сказать ему, что у нее есть друзья, которые всегда выручат в беде. Тот же Виктор… Она же обещала ему дать знать о себе из Минска. А что, если вот сейчас послать телеграмму? И поручить отправить ее Василию. А написать что-то такое, чтобы и он понял — есть у нее друг. Только хорошо ли это? Не будет ли обидно Василию? Но ведь надо же как-то избавить его от ненужных переживаний да и себя убедить, что так все и должно быть, не иначе. Другого-то выхода нет. Может, и рады бы они устроить все по-иному, а в их ли это воле? Нет, нет, только так… Как отрезанные!..
Вошли в вагон.
— Скучаешь без нас, Саша? — спросила Ольга сына.
— Немножко, — признался он. — Долго не отправляют что-то.
— Торопишься домой? Эх ты!..
Василий сел между Ольгой и Сашей, старался завязать разговор с сыном:
— Саша, ты маму не обижай, не расстраивай, заботься о ней, люби.
— Я ж люблю ее… очень, — буркнул Саша.
— Помни, она у нас хорошая.
— Я знаю…
Ольгу обжег их короткий разговор. Вот и сыну не смог ничего дать отыскавшийся отец. Ни радости, ни отцовской ласки, ни заботы. Как чужие…
Времени до отхода поезда оставалось мало, Ольга поняла, что не успеет написать Виктору телеграмму. Подумала: «И хорошо. Напрасно обрадовался бы Виктор». В самом деле, разве кинется 'она после всего этого сразу к нему? Нет, не бесследным будет для нее свидание с Василием. Безрадостное, тяжкое свидание… Если б она нашла холмик его могилы, понятны были бы ее печаль, ее слезы. А то ведь живой… На могиле, мертвому, она, пожалуй, сказала бы слова теплее, сердечнее… Надо же! Собственными руками, как будто и не больно сердцу, ровно и не было горьких вдовьих лет и зим, без ряды, без долгих разговоров, проще простого отдала она свое счастье, свою любовь другой…
Василий повернулся к Ольге. Сказал тихо:
— Я буду помогать вам…
— Зачем? — перебила Ольга. — Не надо. Ничего не надо, Вася. У тебя своя семья.
— А вы? Не мои разве?..
Все оборвалось. Нужен был лишь голос в репродукторе: «До отправления поезда Минск — Москва остается пять минут. Просьба провожающим…»
Василий поднялся. Встала и Ольга. Поглядела ему в повлажневшие глаза. Щека его судорожно дернулась.
— Провожу… — сказала она и почувствовала в горле щекочущий комок.
— Ну, Саша, до свидания! — Василий хотел казаться бодрым. Притянул к себе, обнял.
— До свидания, — ответил Саша, растроганный.
Уж пять ли минут было у них в запасе? Василий успел лишь выйти из вагона на перрон — и почти сразу поезд вздрогнул, двинулся медленно, нехотя, словно понимал — так желают двое: та, что стоит в тамбуре, ухватившись за поручни, и тот, что, похрамывая, идет рядом по перрону.
Ольга глядела в глаза Василию и ничего больше не видела, кроме его лица, его невеселых глаз. Поезд ускорил ход. Василий, сильно припадая на одну ногу, старался бежать, махал рукой над головой, похоже, улыбался. А глаза!.. Такая печаль и мольба застыли в них, что сердце Ольги сжалось в жесткий кулак, перестало биться. Дыхание перехватило, руки ослабли… Она попятилась. Василий вмиг пропал. Из
