Сбывшаяся мечта явилась Беримору дохлой синей птицей — как замороженный цыпленок второй категории: хваленое море было взбаламученным, узкая полоска пляжа — каменистой, пальмовый ствол предательски торчал из глубоко закопанной в гальку кадки, а водку в бокале бармен бессовестно разбавил. Беримор уже немного скучал по провинциальному Екатеринодару, по собственному дому, по салату «Морская болезнь» и даже по Васе Бурундуку — такому простому, незатейливому, душевному. При этом он со всей отчетливостью понимал, что после того, как сегодня утром Серж улетел через Париж в Штаты со смутным наказом, «если что», передать дискету «кому надо», дорога домой ему, Беримору, закрыта.
Он машинально отхлебнул из бокала, едва заметно поморщился и с неудовольствием оглянулся на близкий отель: бармену за такую смесь руки бы оторвать!
На террасе между яркими полосатыми шезлонгами появились трое — группа привлекла внимание Беримора. Невысокую крепкую блондинку он уже знал — Оля, студентка из России, в отеле — менеджер по увеселениям или что-то в этом роде. Девушка что-то говорила, рядом с ней, внимательно слушая, стояли два мужика — тоже, несомненно, русские. Всем своим помятым совковым видом мужики навевали сладостные воспоминания о полузабытых за давностью лет вдумчивых посиделках с картишками или домино где-то в гараже, под боком не «бээмвухи», а какого-нибудь «Москвича-412». Беримор сглотнул, почувствовав во рту вкус мятого соленого огурца, и растроганно улыбнулся незнакомцам. Блондинка Оля помахала ему рукой.
Улыбку мужики оценили правильно: оставили девушку и зашагали к Беримору.
— Здорово, земляки! — простецки сказал соскучившийся Беримор, отставляя изящный стеклянный бокал.
Не ответив, мужики стремительно надвинулись, и первый из них до боли родным, таким русским движением пьяного грузчика сгреб Беримора за воротник.
— Колись, сволочь! Куда дискету девал? — рявкнул первый земляк.
— Бамбарбия кергуду! — зачем-то добавил второй.
Разнежившийся под солнышком, уверовавший в свою безнаказанность, Беримор не был готов к тому, что его потребуют к ответу, а потому и не думал запираться. Несчастный Серж был продан с потрохами. С точки зрения Беримора — ничтожная цена за его собственное спокойствие, безопасность и благополучие. Зато пугающая парочка, получив нужную информацию, исчезла так же быстро, как и появилась, заодно излечив его от ностальгии: на родину ему больше совсем не хотелось! Даже водка вызывала аллергию!
Официант принес ему из бара буржуйский напиток — мартини с маринованной луковкой, и, полулежа в шезлонге, вспотевший от переживаний Беримор выпил за благополучное завершение опасной игры и за начало новой жизни.
Стуча зубами о край бокала, он подвел итог: в далекой России его никто не ждал, хилым провинциальным бизнесом можно было пожертвовать, а особняк, дачу, машину и домашний хлам продать через посредника, не покидая теплого острова. В швейцарском банке у Беримора был счет, не бешеные деньги, конечно, откуда, но сумма вполне приличная, позволяющая осесть на постоянное жительство где- нибудь в Германии, в симпатичном маленьком городке. Или лучше во Франции, на Лазурном Берегу, скромно и со вкусом?
— Я подумаю об этом завтра, — уже улыбаясь, процитировал начитанный Беримор.
Увы, завтрашнего дня у него не было — это поняла бы любая малограмотная гадалка, едва посмотрев на куцую линию жизни на ладони, согревающей бокал.
Мурлыча что-то бравурное, он отсалютовал бокалом своей судьбе, сделал большой глоток, и маленькая маринованная луковка застряла у него в горле и уже через несколько весьма мучительных для Беримора минут поставила жирную точку в той части нашей истории, которая была связана с Сергеем Петровичем Никоновым. Трагическая случайность, огорчившая только администрацию отеля — и то лишь с наступлением вечера, когда бренное тело безвременно усопшего обнаружил служитель, собиравший шезлонги.
В накопителе аэропорта Ларнаки было шумно и многолюдно. Иностранцы проходили досмотр быстро, без задержек, россиян почему-то сначала сбивали в кучу и долго мариновали, выясняя все возможные обстоятельства. Туристы принимали задержку как должное, никто не возмущался, не рвался за турникет. Наше трио — я, Ирка и Женя— совсем другое дело: мы спешили!
Поскольку Ирка и средних размеров носорог обладают примерно одинаковой пробивной силой, сквозь толпу прибывших перед нами французских туристов подруга пролетела, оставив за собой широкий коридор.
— Пардон, мадам… Пардон, месье… — бормотали мы с Женей, топоча вслед за ней.
Тормозить у заградительных сооружений с турникетом и сидящим за конторкой человеком в униформе нам надобности не было — это удел «руссо туристо». У нас была камера, был микрофон, были цветные беджи с печатями и волшебное слово «промоушен» вместо пропуска. Разумеется, паспорта у нас тоже были — а как же! Этого было достаточно для пребывания в аэропорту Ларнаки. Но мы не собирались оставаться в аэропорту.
— Пошли, — сурово скомандовала Ирка-Наполеон, устремляясь в глубь здания аэровокзала.
— Куда?
— Обойдем отели. Будем спрашивать. Искать.
Я остановилась.
— Ты представляешь, сколько на Кипре отелей, пансионатов, вилл? В Ларнаке, в Лимассоле, где-то еще?
— Все равно. Должны же они где-то поселиться.
Она была права: на Кипре невозможно отдыхать «дикарем». Российские туристы прилетают, либо заранее забронировав себе места в отелях через турагентства, либо решают вопрос расселения прямо в аэропорту, еще до прохода через контроль. Иначе подозрительные киприоты, оберегающие свой рынок труда от вторжения извне, их просто не пропустят!
— Ира, ты гений! — Я остановилась, круто повернулась. — Женя, расчехляй камеру, снимай аэропорт, людей, прилавки — все, что разрешат. Ирка, за мной!
Мы знали, когда и каким рейсом Монтик с неким господином Никоновым прибыли на Кипр. Путевок у них не было. Значит, мы сможем узнать, где они остановились, если такого рода информация архивируется и если усатый дядя в окошке с соответствующей надписью пожелает нам помочь.
— Хелло. — Я улыбнулась упомянутому дяде обворожительно, а Ирка — грозно.
Насколько смогла, я сформулировала интересующий нас вопрос, вырвала из Иркиной руки пугающее фото перебинтованного Монтика с апельсинами и протянула его усатому дяде. Снимок он не принял, ничего не ответил, смотрел вопросительно.
— Слушай, что ему еще сказать? — зашептала я. — Что Монтик беглый псих?
— Бестолочь. — Ирка грубо отпихнула меня от окошка. Снимок снова перекочевал к ней. Настойчиво демонстрируя его служащему, она сказала с жутким акцентом — Хазбенд![3]
— Смотрю, ты начала учить английский с главного, — одобрила я и подхватила тему, развивая ее на ходу и потому путаясь в грамматике — Хе хазбенд. Хи из ран… виз хиз френд. [4]Бойфренд!
— Блю,[5] — с чувством добавила внимательно прислушивающаяся Ирка.
Усач неожиданно оживился.
— Бле, сук, мат! — понимающе кивая, заговорил он.
— Ира, он думает, ты ругаешься, — зашептала я.
— Конечно, ругаюсь, как не ругаться, если мой муж сбежал с «голубым» дружком! — Ирка вошла в образ.
Усач перевел взгляд с меня на Ирку, с Ирки на фотографию. Я отметила, что на Монтика он явно засмотрелся. Надеюсь, сам-то он нормальной ориентации, а то в этих широтах легко промахнуться. А может, просто пытается определить, какого сорта апельсины? Кажется, здесь это вполне традиционная сельскохозяйственная культура. Или я что-то путаю?
— Кто блю, кто нет — неважно, наплюем на колористику. Давай грины! — отодвинув в сторону
