ревнивому супругу творческой личности, что такое эти ее новые духи с феромонами.
— Ах, Дюша, о чем ты говоришь! Рекламный слух о том, что духи с феромонами способствуют привлечению лиц противоположного пола, сильно преувеличен! — с досадой сказала мамуля, но к телефону тем не менее пошла.
Тем временем мы с Трошкиной залезли за информацией в Интернет. Поиск по ключевым словам «похищение» и «невеста» дал нам три страницы ссылок на сайты с информацией о русских народных свадебных традициях, непременной составной частью коих является глупый и негигиеничный обычай красть туфельку невесты и пить из нее шампанское, одним разом портя новобрачной настроение, аппетит и обувь.
— Убери невесту, — посоветовала Трошкина.
Я заменила невесту на просто «девушку», добавила ей в пару «преступника» и щедро насыпала тревожных глаголов: «ушла и не вернулась», «пропала», «исчезла», «разыскивается». Поисковик не затруднился нарисовать весьма безрадостную картину российской действительности, богатой разного рода криминальными событиями с участием девушек и преступников. Я сузила регион поиска, ограничив его родным краем, и список ЧП с барышнями и хулиганами заметно сократился. Мы с Трошкиной внимательно его изучили, и Алку ничего не зацепило, а вот я нашла знакомую тему: еженедельник «Наш город» в рубрике «За безопасность на дорогах» поместил благостное интервью главного гаишника края, совестливо уравновесив его отнюдь не оптимистичными сводками ДТП.
— «1 апреля на пересечении улиц Белогвардейская и Бедина водитель автомобиля светлого цвета неустановленной марки совершил наезд на пешехода и скрылся с места преступления, — прочитала я. — Пострадавший, гражданин Горшенин И.Д., скончался на месте преступления».
— А где же в этой истории девушка? — спросила въедливая Трошкина.
— Какая-то девушка, по словам единственного свидетеля ДТП, была на заднем сиденье той машины, — объяснила я, быстро пробежав глазами весь текст. — Но, поскольку этим свидетелем оказалась близорукая старушка, девушку она разглядела плохо и уверенно показала только одно: у той были длинные светлые волосы.
— А машину? Машину она тоже не разглядела? — вредничала Алка. — Что это за приметы — «автомобиль светлого цвета неустановленной марки»!
— Ну, сказано же: свидетель — подслеповатая бабушка! Сто пудов, она не разбирается в марках автомобилей! — осерчала я. — И вообще, отстань от старушки, тут другое интересно: я знаю, кто такой этот Горшенин И.Д. Это Игогоша!
— Кто такой Игогоша? — удивилась Трошкина.
— Ага, ты не знаешь! — Я обрадовалась возможности проявить себя более культурной особой, чем Алка. — Игогоша, по словам его знакомых, был великим художником.
— И что он писал? — неподдельно заинтересовалась Алка.
— Ну, разное… — уклончиво ответила я.
— Нет, а конкретнее? — Не в меру любознательная Трошкина прицепилась как репей.
— Хочешь это узнать? Сейчас. Зяма! — Я повысила голос, чтобы докричаться до брата в его комнате.
— Не ори! — шокировалась Трошкина. — Как можно так бесцеремонно беспокоить больного человека!
Она встала из-за стола и сама побежала к тяжелобольному Зямочке, чтобы побеспокоить его со всеми подобающими церемониями в диапазоне от робких извинений до признательных поцелуев. Я с сожалением прервала трапезу и тоже пошла к братишке. Моя гордость не могла допустить, чтобы Алка узнала подробности жизни и творчества художника Игогоши Горшенина в мое отсутствие и тем самым вырвалась в нашем стихийном культурном соревновании далеко вперед.
— Игорь Горшенин? Что-то я не помню такого художника, — задумался Зяма. — А как он выглядит? У него есть какие-нибудь особые приметы?
Чувствовалось, свои познания по части регионального искусствоведения братишка оценивает критичнее, чем мы с Трошкиной, и больше надеется на зрительную память — профессиональное качество дизайнера.
— Когда я видела его в последний раз, Игогоша был абсолютно спокойным молчаливым брюнетом в строгом костюме, — абсолютно честно ответила я.
И замолчала, прикидывая — сойдут ли за особые приметы белые тапки и венки с лентами?
— Ах, Игогоша?! — Зяма улыбнулся с превосходством. — Какой же это художник! Он просто фотограф, притом ненормальный.
— Ненормальный фотограф? — повторила я.
«Ах, так значит вместе с ним под колесами автомобиля погиб не мольберт, а фотоаппарат!» — обрадовался запоздалому пониманию внутренний голос.
Мой взгляд сначала просветлел, а потом остекленел.
— Так, простите, я вас оставлю…
— Уже уходим? — спросила Алка, демонстрируя своим видом острое сожаление по поводу краткосрочности нашего визита к ее любимому дизайнеру.
— Ну, если вы больше ничего не хотите… — с намеком сказал Зяма, подвигаясь на софе.
— Алка, ты можешь не спешить, — разрешила я.
Я отметила, что мы почти дословно воспроизвели легендарный диалог Винни Пуха и Кролика (следующей репликой Трошкиной могло стать незабываемое «До пятницы я совершенно свободна!»), но даже не улыбнулась. Мысли мои и чувства были крайне далеки от доброй детской литературы. Они гораздо больше соответствовали мрачной готике мамулиных ужастиков, ибо меня внезапно посетило ранее не свойственное желание провести небольшое спиритическое расследование.
Если бы я могла вызвать дух Игогоши, этого новосела мира теней, я задала бы ему один-единственный вопрос: какого черта он устроил тайную фотосессию, отщелкав в результате двести пятьдесят шесть мегабайт моих обеденно-прогулочных фотографий?!
«Ты уверена, что это он?» — больше для порядка, чем из недоверия, спросил внутренний голос.
Я была в этом уверена — уж очень красиво всё сходилось!
«То есть ты думаешь, что ненормальный фотограф Игогоша увидел тебя в кафе, где ты обедала с Максом, и так пленился твоей красотой, что потащился по пятам за тобой по улице? И на ходу без устали щелкал фотоаппаратом! — зачастил сообразительный внутренний голос. — Следом за тобой он дошел до кассы ТЮЗа, где ты купила билет на первоапрельский спектакль, и вскоре обнаружил, что карточка памяти его камеры заполнена».
Я кивнула, припоминая, что в очереди к окошку билетной кассы позади меня и в самом деле стояли какие-то любопытные мужики — в лицо мне засматривались, через плечо заглядывали в билет (я, правда, тогда подумала, что они норовят поглазеть в вырез моей блузки). Физиономий прилипал я не помнила, но ретроспективу событий видела совершенно четко.
Итак, чтобы срочно очистить память фотоаппарата, Игогоша метнулся в ТЮЗ к своему другу Борюсику, и тот от собственного имени попросил театрального сисадмина сбросить мои фотки в свой компьютер. Однако продолжить съемку Игогоше, по всей видимости, не удалось: пока он решал проблему с техническим обеспечением, я уже ушла из ТЮЗа.
«Но горе-фотограф обоснованно надеялся вновь увидеть тебя в театре первого апреля! — тарахтел внутренний голос. — Ведь ты же купила билет на вечерний спектакль! Купила, но не пошла, потому что подарила свой билет Лушкиной…»
Тут я вспомнила, что еще несколько дней назад собиралась расспросить о личной трагедии Галины Михайловны Лушкиной Максима Смеловского. В тот роковой день, когда Элечка Лушкина погибла, а ее матушка угодила в больницу, в «ЮгРосе» вынюхивала подробности ЧП Максимкина съемочная группа, а я свято верю в великую пробивную силу боевой двойки «репортер+оператор»: ушлые ребята с камерой и микрофоном по части «до чего докопаться» способны конкурировать с бульдозером.
Я утащила из прихожей телефон и закрылась с ним в своей комнате, но дверь запереть не успела: пришла мамуля с докладом. Она выполнила поручение и поговорила по телефону с Антониной Трофимовной Зайченко из наробраза. Чиновная дама была неожиданно мила и в высшей степени любезно ответила на
