— Ладно, — мачо опомнился первым. — Поедем отсюда куда-нибудь, поговорим спокойно.
Я безжалостно подавила свое любопытство в пользу внешней невозмутимости и не спросила, куда он меня везет. В этот момент мне было все равно, где рубить правду-матку самой и вырубать ее из Алехандро — хоть в застенках тайной канцелярии, хоть в стогу, который еще недавно придавал некий национал- патриотический колорит моим эротическим фантазиям с участием мачо.
Все оказалось проще и банальнее — он привез меня в ресторан. Увидев вывеску, я мрачно ухмыльнулась: популярное у местных буржуинов итальянское заведение «Фрателли» трудовой люд с прямым намеком называет «Брателло».
— Оборотень! — не сдержав эмоций, съязвила я.
Мачо дернул щекой, но притворился глухим. В сопровождении метрдотеля мы проследовали к свободному столику, оккупировали его и практически не глядя сделали заказ, слепо потыкав пальцами в меню. Вскоре мне принесли пюре из спаржи, которое я даже пробовать не стала. Выглядела зеленая масса так отвратно, что я добрых две минуты боролась с желанием зашвырнуть эту гнусную мечту кикиморы в еще более гнусную физиономию Алехандро и отказалась от этой мысли, только когда увидела, какой продовольственный паек достался самому мачо: запеченная в кожуре картофелина самого сиротского вида, украшенная одинокой веточкой базилика и покосившейся, как Пизанская башня, пирамидкой сырной массы. Алехандро с изумлением взглянул на свою тарелку, потом с недоумением — на столовые приборы, которыми он уже успел вооружиться, и после секундного колебания отложил нож и вилку подальше.
— Я вижу, ты тоже не голоден, — съехидничала я, пальчиком покачав свою миску со спаржевой дрянью. Мерзкое зеленое месиво заволновалось, как потревоженное болото. — В таком случае поговорим? Только честно! Ты работаешь на Лушкину, я правильно поняла?
Ложный мачо Алехандро смотрел на меня молча и даже не мигая, как орел с кордильерских вершин на солнце ацтеков.
«Что же, ты сегодня вполне ослепительна! — подбодрил меня внутренний голос. — Ну-ка, блесни интеллектом!»
И я блеснула:
— Галина Михайловна жаждет выяснить, почему родная дочь хотела ее убить?
Ответную реплику я угадала раньше, чем она прозвучала:
— Что ты об этом знаешь?!
И тогда я усмехнулась мудро и печально, как сфинкс, и почти с сожалением сказала:
— Приготовься к долгому рассказу…
Поскольку я не знала, что именно известно моему собеседнику, то начала издалека:
— Жил-был в нашем городе немного чокнутый, но не лишенный таланта фотограф…
— Игорь Иванович Горшенин, одна тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения, русский, неженатый, не судимый, — речитативом выдал справку Алехандро. И тут же перехватил инициативу:
— «Малость чокнутый» — это ты мягко сказала, по-моему, придурок был конкретный, не зря его из всех журналов гнали в шею.
— Художника понять нелегко, — высокомерно заметила я.
— Добрая! — похвалил меня мачо. — А он, между прочим, за тобой следил!
— А ты, между прочим, тоже! — отбрила я.
Алехандро кашлянул:
— Гм… Так я для пользы дела!
— Дела у прокурора, — буркнула я.
— Сначала у следователя, — поправил знаток. — Так вот, насчет фотографа этого, папарацци недоделанного… Сначала он не за тобой ходил, а твоего приятеля снимал, который с телевидения.
— Ах, вот как! — Я замолчала, соображая, можно ли считать комплиментом моей красоте тот факт, что я отвлекла внимание папарацци от телезвезды Смеловского. Или же это признак недостаточной «звездности» Макса? — Откуда знаешь?
— Приятель фотографа рассказал, некто Борис.
— Когда рассказал? — заинтересовалась я. — Когда ты его в театре за шиворот взял и к стеночке притиснул?
— Ага, — мачо усмехнулся и наставил на меня палец, как пистолет. — Между прочим, я о тебе беспокоился! Очень хотел понять, чего этот парень на тебя так взъелся. Я видел, как он наехал на тебя своим мопедом.
— Еще бы ты не видел! — кивнула я. — Ты же, как я понимаю, за нами с Броничем от самого театра ехал! А за самим шефом еще раньше увязался, наверное. Бронич «хвост» заметил, испугался, в одиночку ехать побоялся, применил административный рычаг и заставил меня составить ему компанию. Думал, вдвоем ему спокойнее будет. Но потом увидел, что твой «Лексус» по-прежнему висит на хвосте у его «Тойоты», запаниковал и бросил машину.
— И тебя в ней, — Алехандро укоризненно покачал головой. — Я же говорил, скверный он человек. Бросил девушку в опасности, а сам дернул как заяц по бездорожью через поле…
— А ты проехал мимо, но чуть подальше развернулся и обратно двинулся! — догадалась я. — И как раз увидел, как Борюсик на таран пошел… Так, давай сразу один момент проясним?
— Давай, — согласился мачо и налил мне вина.
Переговоры, начавшиеся в духе холодной войны, незаметно превращались в приятную беседу.
— Ты к шефу моему почему прицепился? Потому, что он после смерти Лушкиной и ее дочки может претендовать на трон «ЮгРоса»?
— Зря иронизируешь, за такое наследство многие людишки родную маму не пожалеют, а не то что сводную сестрицу! — построжал Алехандро. — Конечно, этот ваш господин Савицкий у Лушкиной как бельмо в глазу! Побаивается она родственничка, это правда. К тому же твой шеф с самой Галиной Михайловной общался чисто формально, а вот с дочкой ее гораздо более сердечные отношения поддерживал.
— Конечно, ведь своих детей у Бронича нет, а Элечка ему, считай, племянницей приходилась!
— Правильно, — кивнул мачо. — Племянницу он любил, а сестрицу — нет, значит, теоретически вполне мог настроить первую против второй! Кстати, откуда ты узнала, что Элечка пыталась убить свою маменьку? Мы вроде всё сделали, чтобы в официальной версии следствия и намека на это тонкое обстоятельство не было.
— А у меня жених — эксперт-криминалист, — с нескрываемым ехидством сообщила я. — Он, когда мне эту вашу официальную версию излагал, такое лицо сделал, что мне интуитивно понятно стало: брехня всё это. Да не могла старшая Лушкина так поскользнуться, чтобы усвистеть за десять метров на другую сторону улицы! Сто процентов, ей кто-то ускорение придал! А младшей Лушкиной почему-то нет, и упала она, как камень с обрыва. Спрашивается: почему такая существенная разница в манере исполнения смертельного номера? И почему мадам Лушкина ни слова не говорит следствию о том, что не сама она упала с крыши, ее столкнули? Не может же она покрывать убийцу?
— Ну, не хотела она дочку посмертно позорить, — пожал плечами Алехандро. — И вообще, разобраться надо было, кто робкую Элечку на такое лихое дело подбил! А на следствие в этом смысле Галина Михайловна особых надежд не возлагала.
— Она их на тебя возложила, — заметила я. — И как ты? Оправдал ожидания? Нет? Та-а-ак…
Я насмешливо отсалютовала собеседнику бокалом и предложила:
— Так выпьем же за успехи дилетантского сыска, не подкрепленного специальными знаниями, техническим обеспечением и типично мужской самоуверенностью!
— В смысле, за прекрасных дам? — мгновенно сориентировался мачо.
— За меня, — пояснила я, чтобы не было уж никаких разночтений.
Мы выпили за прекрасную меня со всеми моими успехами, после чего я великодушно предложила:
— Давай так: во-первых, ты снимаешь все подозрения с Бронича, а то мой бедный шеф уже неделю в бегах, и хорошо, если правда в Питере, а не в шалаше каком-нибудь, как Ленин в Разливе… Во-вторых, изымаешь из моей сумки гадость, которую сам же туда засунул… Кстати, вот зачем ты это сделал, скажи? Я-то тебе чем была подозрительна?
Я с интересом ждала ответа, а мачо неожиданно покраснел, как вино в его бокале:
