— Я подумал, раз вы вместе работаете, вместе по театрам ходите, вместе в машине едете… Ты красотка, а он твой шеф…
— О господи! — вздохнула я, сообразив, что меня снова несправедливо определили в шефовы полюбовницы. — Еще один косный тип, свято верующий в непреодолимую силу начальственных чар!
— Да я понял уже, что это не так, — Алехандро медленно менял цвет физиономии с бордового на розовый. — Хотя ты и сама по себе очень подозрительная особа: то на кладбище отираешься, то в ТЮЗе этом сомнительном крутишься, всюду что-то вынюхиваешь… И какие-то ЧП пренеприятные вокруг тебя происходят! Чего стоит одна история с погибшей сослуживицей!
— Стоп! — сказала я, звучно постучав вилкой по ножке бокала. — С этого места я говорю, а ты слушаешь. Тебе же лучше будет.
Алехандро внял совету, и я быстро и доходчиво изложила ему эту запутанную криминальную историю, как сама ее разглядела. Рассказала, как отвергнутый жених Маруси Жане Мурат Русланович Муратов подбил маргинальных братцев Сальниковых украсть его строптивую невесту. Похищение, состоявшееся в последний день марта, прошло так гладко, что у бессовестных Сальниковых возникла идея еще раз использовать хитрый план Мурата и по той же схеме с применением тошнотворной дряни умыкнуть из ТЮЗа другую красавицу — уже для себя. Я рассказала (хотя об этом даже думать было противно), что роль «второй невесты» предназначалась мне. Они меня себе в «невесты» присмотрели и решили украсть! Потому и перепугались до побеления, когда я с Трошкиной и собачками вломилась в их гараж. Мне повезло, я случайно передала малопочетное право стать жертвой похищения мадам Лушкиной — вместе со своим билетом, который Галина Михайловна, в свою очередь, отдала дочери. И бедную Элечку украли!
— Минуточку! — на этом месте Алехандро оборвал мое плавное повествование. — Нестыковочка получается. Возможно, ты об этом не знаешь, но судмедэксперт, который осматривал тело Ариэллы Лушкиной, не нашел никаких признаков насилия. Погибшая была девственницей.
— Я так и думала, — сказала я. — Понимаешь, со вторым похищением все непросто оказалось. Во- первых, эти Сальниковы своим автомобилем человека сбили — того самого фотографа, Горшенина. Я полагаю, он очень некстати выскочил со своим фотоаппаратом. Видно, тоже в зале сидел, приглядывал за светловолосой девушкой на моем месте в третьем ряду, думал — это я там сижу, хотел после спектакля фотосессию продолжить… А преступникам работа папарацци ничего хорошего не обещала, вот и переехали они Игогошу вместе с его камерой. Но Элечке они ничего не сделали. Ничего! В том-то все и дело.
— Не понимаю, — признался мачо.
— Вы, мужчины, толстокожие существа! — посетовала я. — Прямо, носороги какие-то! Ну, чего ты не понимаешь? Тебе не ясно, почему они не заперли ее в подвале, как рабыню страсти, а отпустили на все четыре стороны целой и невредимой?
— Нет, как раз это я понимаю очень хорошо, я видел фотографии Элечки, — скривился «носорог». — Если эти ребята вместо тебя вывели из зала ее, они, сто пудов, были о-очень разочарованы, и я их понимаю. Я другого не понял: с чего эта дурочка так расстроилась, ей же ничего плохого не сделали?
— Так в том-то и дело! — закричала я, обратив на себя внимание всех присутствующих в зале.
Пришлось срочно извиняться:
— О, простите мне мою эмоциональность!
— У нее папа итальянец! Сплошная экспрессия! — улыбаясь, соврал подоспевшему метрдотелю Алехандро.
— И думать забудь так шутить, у меня папа — настоящий полковник, и это такая экспрессия, что Отелло и рядом не стоялло! — сквозь зубы прошипела я шутнику, когда метрдотель отошел. — Вернемся к Элечкиному душевному расстройству. Ты думаешь, что именно должна была почувствовать некрасивая тридцатилетняя девушка, в жизни не видевшая мужского внимания и не знавшая мужской ласки, когда ею пренебрегли даже насильники?!
— Опаньки, — пробормотал Алехандро и почесал в затылке.
Чувствовалось, что такого глубокого психологизма он от нашего криминального сюжета не ожидал.
— Я думаю, она должна была люто возненавидеть весь мир, а в первую очередь — себя и маму, которая произвела ее на свет такой уродиной, — закончила я.
Мачо не нашел, что возразить, и мы замолчали, но спустя несколько мгновений печаль смыла солнечная неополитанская мелодия. Подгоняемый улыбающимся метрдотелем, к нашему столику прибился скрипач — специально для того, чтобы сыграть «Санта Лючию» для дочери моего мифического итальянского папы.
Под исторически чуждые мне напевы неаполитанских солнцепоклонников я распрощалась с Алехандро и, не смотря на его протесты, уехала домой на такси.
— Ну, ты сильна, Кузнецова! — в очередной раз до краев наполняя чашки ароматной жидкостью цвета кофе с молоком, восхитилась Трошкина. — Давай за тебя! За твой не женский ум!
— Который несовместим с женским счастьем, — пробурчала я, принимая чашку.
Мы с подружкой сидели под высоким кипарисом в глухом закоулке просторного двора. Окружающая древесный ствол старая резиновая покрышка заменяла нам лавочку, а пенек другого дерева — столик. На расписном подносике из наследства Алкиной бабушки стоял фарфоровый чайник, до краев наполненный «Бэйлисом». Чтобы никто не подумал, что мы пошло пьянствуем, Трошкина конспиративно перелила ликер из бутылки в во всех смыслах невинный сосуд и дополнила сервировку красивыми чашками.
— Что такое счастье — каждый понимает по-своему! — Подружка назидательно процитировала классика. — В твоем случае можно радоваться, что ты сделала доброе дело.
— Это какое? — уныло спросила я.
— Не какое, а которое! — поправила Алка, давая понять, что речь идет не иначе как о целой череде моих добрых дел. — Во-первых, ты спасла от незавидной участи секс-рабыни свою сослуживицу Марусю. Во-вторых, отвела подозрения грозной Лушкиной от своего шефа, Бронича. В-третьих, ты умиротворила мстительного Борюсика, вычислив настоящих виновников гибели его друга-фотографа. В-четвертых…
— Ну, ну? — хлебнув бодрящего пойла из чашки, поторопила я подружку.
— Ну, что еще… Ага, вот: ты объяснила фальшивому майору Романову, почему Элечка Лушкина хотела убить свою мать, и благодаря тебе этот менее талантливый сыщик получит свой гонорар.
— Он мог бы получить кое-что гораздо более ценное, — угрюмо пробубнила я в чашку, которая любезно замаскировала мои опрометчивые слова гулким эхом.
— Слушай, а как их за это накажут? — с интересом спросила подружка.
Ясно было, что она спрашивает не о мачо, которого я лично в качестве пожизненного наказания хотела бы приговорить к бесславному забвению мной.
— Ты про похитителей Маруси? — уточнила я. — Боюсь, мне нечем тебя порадовать. Я спросила у своего капитана, и он рассказал мне возмутительную вещь. Оказывается, в действующем Уголовном кодексе нет статьи за похищение невест!
— Типа, воруй девок сколько хочешь?! — шокировалась Трошкина. — Сто процентов, этот Уголовный кодекс сочиняли мужики! Вот ведь шовинисты!
— Не совсем так, потому что есть статья сто двадцать шестая, которая предусматривает наказание за похищение человека. — Я с удовольствием блеснула эрудицией. — А невеста — тоже человек.
— И на том спасибо, — проворчала феминистка. — И сколько же годков получат за похищение человека женского пола братья Сальниковы и Мурат Русланович?
— По статье — от четырех до пятнадцати.
— Значит, за двух женщин им дадут от восьми до тридцати! — быстро и с удовольствием подсчитала Алка.
— Нет, Трошкина, судебная математика жутко неточная и субъективная наука, — вздохнула я. — За похищение Элечки мерзавцам вообще ничего не дадут, потому что лицо, добровольно отпустившее похищенного, освобождается от уголовной ответственности, если в его действиях нет иного состава преступления.
— А его разве нет? — нахмурилась подружка. — Из-за этого гадкого похищения бедная Элечка покончила с собой и пыталась убить родную мать!
— А за ее действия Сальниковы не отвечают!
