стреляется сам! А ты еще клянешь телевизионные мелодрамы за нежизненность сюжетов!
— А ты говорила, что Катька никого не сможет воспламенить! — напомнила я. — Еще как воспламенила! Но меня другое поражает. Смотри, как странно вышло: Катька в конце концов послушалась папеньку и вышла не за красивого голодранца Тима, а за состоятельного господина Тараскина. Казалось бы, благоразумие проявила! А последствия получились — хуже некуда.
Нервно запихиваясь «Докторской», мы немного пофилософствовали о превратностях человеческих судеб. За беседой умяли полбатона антистрессовой колбасы и разошлись по своим комнатам, но мне по- прежнему не спалось, даже бутерброды не оказали обычного снотворного действия.
Соврешенно непонятно, почему Тим убил Андрея Петровича? На мой взгляд, логичнее было бы пристрелить счастливого соперника или изменщицу Катерину, а то и обоих. Одной пулей! Дождаться, когда новобрачные уединятся в опочивальне, залезть с пистолетом в зубах на подоконник и в кульминационный момент пальнуть в счастливую парочку!
Этот трагедийный сценарий привиделся мне уже в полудреме, а потом я спала, и в мозгу моем суетливо, как вспугнутые золотые рыбки в темном аквариуме, метались обрывки разных фраз. «Парень белый, чистый, бритый и перегаром не воняет!»— надтреснутым старушечьим голосом с рекламным завыванием бубнила одна рыбка. «Серфингистские штаны во все стороны равны!»— беззаботно напевала другая, отбивая такт плавниками. «Спортсмен, красавец, комсомолец!»— с интонациями аукциониста возвещала третья. А четвертая рыбка, самая большая и симпатичная, круглая, как шоколадная бомбошка в золотой фольге, заламывала плавники и восторженно ужасалась: «Страсти кипят, как лапша в кастрюле!»
— Ирка! — пробормотала я и села в постели.
Рядом заворочался потревоженный малыш. Я успокоила его, выбралась из постели и пошла будить подругу.
— Нет, спасибо, не надо добавки, — сонно пробормотала она, когда я потрясла ее за плечо.
— Надо! — твердо сказала я и ущипнула ее за ухо.
— Ой! — Ирка отклеила голову от подушки, проморгалась и с негодованием воззрилась на меня. — В чем дело?
— Ирка, я кое-что поняла! — радостно прошептала я.
— Неужто смысл жизни? — съязвила подруга.
— Скорее, смысл смерти! Вылезай из кровати, пойдем в холл, я тебе расскажу.
— А это не подождет до утра? — пыталась сопротивляться она.
— Я не подожду! Мне обязательно нужно с кем-нибудь поделиться! — я ухватила подружку за пижамный рукав и вытащила ее в холл.
— Поделилась бы с господом, в молитве, а мне дала поспать! — ворчала Ирка.
— Дорогая, ты меня послушай, и спать тебе сразу же расхочется! — пообещала я.
— Неужели? — подруга отчаянно зевнула. — Ну, слушаю.
— Катька не собиралась выходить за Тараскина! — объявила я. — Она хотела стать женой Тима!
— И где тут новость? — буркнула Ирка. — Катька не хотела за Тараскина, хотела за Тима. Потом передумала и не захотела за Тима, захотела за Тараскина.
— Правильно, но в какой момент она передумала, ты знаешь?
— А это важно?
— Может, и не важно, но очень странно! Потому что еще за два часа до церемонии бракосочетания Катькиным женихом был Тим!
Ирка посмотрела на меня томным взглядом коровы, безмерно утомленной долгим днем пребывания на пастбище, под палящим солнцем, в пряной духоте летнего луга. Потом она переступила ногами и с коровьей тоской во взоре покосилась на дверь своей спальни. Я поняла, что с объяснениями нужно поспешить, и заторопилась:
— Смотри, что получается. Катькино бракосочетание в загсе состоялось в субботу, в пятнадцать часов. За два часа до этого она сбежала от меня в травмпункте. Ушла, как сказала травмированная бабка, с белым, чистым, бритым и трезвым парнем. Он был белым! Ты понимаешь, что это значит?
— Что он не был ни негром, ни китайцем?
— Что он был блондином! — Я показательно взлохматила свои волосы, в настоящий момент имеющие красивый платиновый оттенок. — А Тараскин-то брюнет!
— А Тим-то блондин! — встрепенулась подруга.
Чувствовалось, что ей уже интересно.
— Во-первых, Тим — блондин, во-вторых, к нему гораздо лучше, чем к сорокалетнему Тараскину, подходит слово «парень», — я стала загибать пальцы. — А в-третьих, очень похоже, что это его трусы снял старик Васильич!
Иркин взор снова замутился непониманием. Она погримасничала, пытаясь увязать воедино Тима, его трусы и снимающего их Васильича, и, видимо, увидела какую-то нехорошую картину, потому что неуверенно сказала:
— Ты что? Васильич не такой!
— Очень даже такой, уволок чужие подштанники и ухом не шевельнул! — сказала я. — Но суть не в этом! Я думаю, что красные штаны, которые снял с веревки твой сосед, повесил туда Тим! Помнишь, Дина сказала, что парень работал спасателем и постоянно отирался на пляже? А штаны были серфингистские.
— По-твоему, у Тараскина не могло быть серфингистских штанов? Он же миллионер!
— Тараскин воды боится, он даже в бассейн окунается, держась за поручни! — напомнила я. — Какой из него серфингист?
— Да, это аргумент, — согласилась подруга, которая совсем недавно своими глазами видела, как опасливо погружался Тараскин в несерьезную купель при сауне. — Значит, ты думаешь, Тим специально притащил с собой эти серфингистские штаны, чтобы вывесить их под окошком Катерины?
— Наверное, другой ярко-красной тряпки у него в гардеробе не нашлось, — рассудила я. — Короче, я к чему веду? Из твоего дома Катька драпанула по сигналу Тима, из травмпункта ушла с ним же, но за оставшиеся до бракосочетания два часа влюбленные так страшно рассорились, что в загс Катерина пошла с другим.
— Это зачем же? Чтобы белое платье зря не пропало? — съехидничала Ирка.
— Назло Тиму, я полагаю, — неуверенно сказала я.
Кое-что в моей версии не вязалось, и подруга не преминула и на это указать.
— Ты думаешь, можно в последний момент заменить одного жениха на другого? — усомнилась она. — Все-таки загс — это не хоккейная площадка, там не принято иметь запасных игроков! Да и документы на оформление регистрации подаются заранее.
— Так ведь Тараскин миллионер, — повторила я ее же слова. — С его деньгами при желании можно что угодно сделать. Вадим заплатил кому-то в загсе, и не явившегося к присяге жениха мигом заменили дублером-добровольцем.
— Возможно, — Ирка на словах согласилась со мной, но убежденной не выглядела.
Я поискала, чем бы укрепить пошатнувшуюся версию, и кое-что вспомнила:
— Та формула на оконном стекле! Помнишь, Катерина написала на стекле, что ка минус тэ равно сырой могилке? Ка и тэ вполне могли обозначать не «Курихина и Тараскин», как мы подумали, а «Катя и Тим»! Вполне логично! Ведь именно с Тимом Катерина разругалась не как-нибудь, а смертельно!
— Очень точное слово ты подобрала, — заметила Ирка. — Смертельно, это верно.
— И все-таки я не понимаю, почему Тим застрелил Курихина? — призналась я, почесав макушку. — Что сам застрелился — это кое-как понять можно: отчаялся, потерял рассудок от ревности, то да се. Но Андрея-то Петровича за что грохнул?
— Может, он хотел застрелить кого-то другого, но промахнулся? — предположила подруга.
— Если бы промахнулся, небось, не попал бы Курихину точно между глаз! — возразила я. — Нет, определенно, тут еще что-то есть…
— Тут, определенно, чего-то нет! — передразнила Ирка. — Нет мотива преступления! Твоя версия никак не объясняет, почему Тим застрелил Андрея Петровича. Значит, она неверна. А посему я объявляю
