— Какой-то чемоданный маньяк! — предположил Вадик.
Это была первая версия. Вторую, поколебавшись, выдвинула сама Ирка. Колебания ее были вызваны сомнениями в том, что подружка, если с ней все хорошо, одобрит Иркины сметливость и болтливость. Версия была построена именно на том, что Ленке хорошо, из отеля она улетучилась по собственной инициативе, без приюта не осталась и скоротала ночь отнюдь не в чемодане и не с маньяком.
Тщательный осмотр помещения склонил чашу весов в сторону версии номер два.
— Она не стала разбирать свои вещи, но воспользовалась утюгом! — заметила Ирка, исследовав содержимое встроенного шкафа. — И по всему видно, что очень торопилась. Вечером, я помню, гладильная доска аккуратно стояла в уголочке, а теперь валяется на полу, и шнур утюга весь в петлях — сто процентов, Ленка похозяйничала! Дальше, смотри: ее любимые джинсы небрежно брошены на тумбочку.
— Что ты говоришь, Ленка в кои-то веки надела юбку?! — изумился Вадик. — Значит, был какой-то особенный повод.
— Вот именно! — кивнула Ирка. — Пошли дальше. В ванной под зеркалом лежит открытая косметичка, на полочке валяются флаконы и тюбики, и набор их таков, что лично мне сразу ясно: наша девушка вдохновенно рисовала себе парадное лицо.
— Нормальненько! — уяснив ситуацию и сделав правильный вывод, Вадик счел уместным обидеться. — И эта женщина упрекала в распущенности меня?! Я, по крайней мере, не скрываю своих естественных порывов! А сама какова? Ушла в заграничный загул тайно, как подводная лодка на спецзадание!
— Тайно не получилось, — заметила Ирка, могучим мысленным пинком отбрасывая в сторону запоздалое чувство вины, чтобы оно не путалось под ногами, мешая действовать. — Значит, так. Предлагаю подождать часов до десяти. Если до тех пор наша блудная субмарина не вынырнет, мы объявим ее в розыск. А пока сидим и ждем.
— А лучше — идем и завтракаем! — внес поправку приободрившийся Вадик.
— Мужчины! — закатив глаза, пожаловалась Ирка много повидавшему и ко всему безразличному потолку двухместного гостиничного номера.
21
— Пам, пам! — за окном настойчиво посигналила машина.
Гудок был точно такой же, как у нашего студийного автомобиля, прозванного за цвет и нрав «Красным Дьяволом». Я испугалась, что проспала работу, резко подскочила и, уже стукнув пятками о прикроватный коврик, сообразила, что я не дома — дома мне под ноги обязательно попался бы телевизионный пульт, мужние тапки или одна из тысяч Масянькиных игрушек.
Я открыла глаза, поморгала, с огорчением осознала, что путем поднятия век значительного улучшения видимости добиться не удалось, и включила лампу — она очень удобно располагалась на прикроватной тумбочке. Желто-розовый свет размыл царящий в помещении полумрак, позволив разглядеть интерьер типичного гостиничного номера «без претензий». Я вспомнила, где я — в Берлине, успокоилась и снова откинулась на подушку.
В щель между неплотно закрытыми шторами сочился серый утренний свет, по подоконнику занудно тюкал дождь. Предновогодняя погода в столице Германии не радовала.
— Слышь, Ир? — не поворачивая головы, позвала я подругу, с которой мы сняли номер на двоих. — А на Красной Поляне сейчас снежный покров метров десять, наверное! Мужики наши на лыжах катаются, Масяня на санках…
Я мечтательно вздохнула и представила себе все незамутненные прелести зимнего катания: захватывающий полет со склона, преждевременное расставание с санками, продолжающими движение по собственной траектории, чувствительное приземление с опорой на копчик, бодрящий удар по пятой точке, потерю варежек и ориентации в пространстве с приобретением взамен утраченного пары едких ссадин и кучи снега за пазухой…
«В конце концов, можно просто у камина посидеть, — поспешил отредактировать излишне богатую программу мой внутренний голос. — С хорошей книжечкой и бокальчиком глинтвейна…»
Про глинтвейн — это он зря сказал, упоминание спиртного вызвало в моем организме бурю протеста: желудок сжался, рот наполнился горькой слюной, голова закружилась. И очень захотелось попить чего- нибудь максимально безалкогольного, лучше всего простой водички!
— Сестричка, пи-ить! — простонала я, как раненый боец.
По идее, после этой реплики я должна была услышать сердитый голос моей названой сестрички Ирки. Ей полагалось сдержанно отругать меня «за вчерашнее», а потом все-таки подать воды. А я бы тогда сделала пару глотков, стуча зубами о край стакана, обессиленно откинулась на подушку и спросила, маскируя небрежным тоном опасливое любопытство: «Ирусик, а что вчера было?» Ответа на этот небезынтересный вопрос в собственной девичьей памяти я не находила.
Нет, давешний ужин с Сашей я не забыла. Более того, я была уверена, что буду помнить его очень долго: такое тоскливое ощущение несовпадения желаний и возможностей нельзя изжить в одночасье. Чего я совершенно не помнила, так это промежутка между моментом, когда я вышла из ресторанчика, и своим пробуждением в отеле.
— Ирусик, а что было вчера? — спросила я, так и не дождавшись, пока подружка проявит себя сердитым ворчанием и гуманитарной деятельностью по организации моего водопоя.
Ответа не последовало. Слегка удивленная, я повернула голову и просканировала взглядом соседнюю кровать.
Там никого не было!
«Вот это да! — удивился мой внутренний голос. — А Ирина-то Иннокентьевна дома не ночует!»
Вторая постель и в самом деле была не смята. Однако по-настоящему шокировал меня совсем другой факт: собственно, никакой второй постели не было! Я лежала на половинке двуспальной кровати!
«Вот это, я понимаю, провал в памяти! — продолжал нездорово веселиться мой внутренний голос. — Это как же нужно было напиться и забыться, чтобы не заметить замены в номере громоздкой мебели!»
— Ох…
Обуреваемая недобрым предчувствием, я вылезла из-под одеяла, встала, огляделась и надолго утопила встревоженный взгляд в серебристой глубине большого зеркала. Мое отражение в нем имело весьма странный вид! Абстрактные узоры на лице свидетельствовали о том, что я не смыла на ночь макияж, каковое действие по степени обязательности превосходит у меня вечернюю молитву и в сложных случаях совершается на полном автопилоте. Помимо боевой раскраски, на мне остались украшения, которые я никогда не ношу в домашней обстановке, нижнее белье и даже колготки!
«Похоже, ты укладывалась в кроватку отнюдь не самостоятельно! — резюмировал внутренний голос. — Но Ирка не позволила бы тебе спать в одежде — у нее бзик на почве удобных ночных нарядов. Так кто же в таком случае подоткнул тебе одеяльце? Какая добрая душа?»
Само собой подразумевалось, что к доброй душе прилагалось какое-то доброе тело. Это ставило под вопрос крепость и нерушимость моей морали и нравственности. Я попыталась вспомнить хоть что-нибудь этакое, но не сумела и после недолгого и безрезультатного раздумья воскликнула вне прямой связи с заданной темой:
— Господи, благослови производителей непрочных чулочных изделий!
Тонкие и нежные колготки — целенькие, даже без затяжек! — веско свидетельствовали о моем похвальном добронравии: соприкосновения с жадными мужскими руками невесомые паутинки не выносят. Стало быть, можно надеяться, что в просторной двуспальной постели я просто спала.
«Ты-то спала, а Ирка в это время где была и что делала?! — внутренний голос поменял объект для нападок. — Вторая половина кровати не тронута, с нее даже порывало не убрано, и подушка не смята!»
Я пожала плечами и побрела в ванную. Утренний поиск смысла жизни под душем увенчался частичным успехом: я почувствовала себя заметно бодрее, но прояснения по всему фронту головного мозга не наступило. Замотавшись в просторное полотенце, я переместилась из душевой кабинки к умывальнику и
