нет — уже все 120 километров в час! Опасные обгоны? Вот вам, пожалуйста, и обгон заснят.
Кто-то из таксистов, пострадавших от импортной фирмы, мельком замечает, что в довершение ко всем бедам, его еще и оштрафовала полиция за копоть в выхлопе. Сказал — докажи. Репортер выстраивает машины в ряд, просит завести моторы и снимает результат — облака дыма. Но и этого мало. Автомобили отъезжают, камера фиксирует на светлых бетонных плитах копоть, как от старта межконтинентальной ракеты.
Теперь можно остановить ленту и вернуться в студию.
Брови Дани Пеэра невозмутимы: зритель выслушал только одну сторону, так что делать выводы и выносить приговоры рано. Дани Пеэр сообщает, что телевидение, по своему обыкновению, пригласило на студию директора фирмы, чтобы выслушать его объяснения. За столом сидит и репортер. Его присутствие обязательно: он должен публично защищать свой материал. Затем показывают место, приготовленное для директора фирмы. Наезд камеры. На экране пустой стул.
Надо сказать, такие случаи бывают редко. Даже в самых проигрышных ситуациях ответчики являются на студию и спорят, хоть и не повышая голоса, но отчаянно. В итоге не раз оказывается, что бесспорный вроде бы факт раскрывается с неожиданной стороны и дело принимает совсем иной оборот. Так что стул на телестудии вовсе не обязательно служит скамьей подсудимых.
То, что фирма не прислала представителя, конечно, дурной знак, но не более того. Вместо человека фирма прислала бумагу, и это обязывает разобраться в ней.
Что пишут? Ответ не только зачитывается вслух, но и предъявляется зрителю крупным планом, фирма в высшей степени сожалеет. Фирма беспрекословно ремонтирует. Бесплатно. Фирма просит обратить внимание: некоторые туристические агентства приобрели ее автомобили той же марки. Остались довольны. А мы уже видели, что брак ремонтируют отнюдь не беспрекословно и отнюдь не бесплатно. Но утверждение фирмы относительно туристических агентств — это новость.
Дани протягивает руку за какими-то письмами, лежащими на столе. Оказывается, телевизионщики разыскали эти самые туристические агентства, запросили их мнение, и те прислали свои ответы.
Ответы слово в слово сходятся с жалобами таксистов.
Но, оказывается, есть еще одна бумага. Есть еще сам изготовитель злополучных лимузинов, к которому фирме и следовало при первой же жалобе обратиться. Но она этого не сделала, явно рассчитывая на свою неуязвимость. Что ж, за нее это сделало телевидение, отправив запрос в Америку.
Дело в том, что вышеописанный брачок выпустил не какой-нибудь райпотребкомбинат, а сама великая 'Дженерал моторс'. Именно на ее заводах был допущен грубейший брак при выпуске новой модели роскошных 'Олдсмобилей'.
Вы будете смеяться, но, оказывается, бывает и такое.
'Дженерал моторс' ответила молниеносно, не письмом — телеграммой: 'Тысяча извинений наш афинский представитель срочно вылетает Тель-Авив разобраться исправить'.
Вот теперь можно перейти к выводам. В студию приглашено еще одно лицо — представитель израильского Министерства транспорта. Дани спрашивает, собирается ли министерство что-нибудь предпринять по поводу всей этой истории.
Министерство уже предприняло: сообщило фирме, что не пролонгирует разрешение на импорт продукции.
И зритель понимает, что при всем своем реноме и капитале фирма уже может заказывать похоронную музыку. Ее песенка спета. Дело даже не в том, приняты против нее меры или нет: кто после такой передачи рискнет купить у нее машину?
Вот почему ответчики, как правило, в студию приходят как миленькие и на глазах у зрителя сражаются не на жизнь, а на смерть. Не докажешь зрителю своей правоты — тебе обеспечено банкротство.
Так что возможен, оказывается, и другой вид лечения нравов. Без членовредительства, без сгорающих со зловещим треском фитилей, без судей в штатском и палачей в мундирах.
Зарезанный фильм
Молодой кинорежиссер Яки Иеши проиграл в высоком суде справедливости дело по поводу цензурных правок в его новом фильме. Случаи, когда цензура вмешивается в творчество, в Израиле настолько редки, что стоит рассказать об одном из них.
Яки Иеши открывает зрителю очень древнюю истину. Его картина, в сущности, о том, что на земле нет более надежного ремесла, чем ремесло гробовщика, и что при старухе с косой можно не только жить, но и наживаться.
Такое запоздалое открытие у нас никого не взволновало бы, не будь некоторых исторических и национальных обстоятельств.
Сюжет фильма развивается вокруг смерти молодого израильтянина, павшего на войне. Израиль потерял в войнах двенадцать тысяч своих сынов, а память об умерших, святая у всех народов, у евреев имеет еще и свои особые черты.
Евреи ходили под смертью во все века. Возможно, потому и нет другого такого народа, который вкладывал бы столько средств и сил в заведомо безнадежную борьбу с травой забвения. У нас посмертные ритуалы не имеют временных ограничений: сколько живому жить, столько ему и поминать своих покойников. В Израиле принято, чтобы родители печатали воспоминания о погибшем сыне. Не на продажу и не для распространения. Книжечка встанет в ряд себе подобных в семейных архивах и будет желтеть, покрываясь архивной пылью. Родители, однако, верят, что письмена не истлевают, хотя все на свете тлен.
Евреи не только никогда не забудут дорогу к могиле дорогого человека, но и будут созывать к ней людей: на тридцатый день смерти, и на третью годовщину, и на тридцатую. В израильском быту оповещают об этих сроках всех-всех. Расклеивают на столбах траурные объявления. Напоминают через газету, помещая фото улыбающегося, вечно молодого покойника в военном берете.
День памяти павших в борьбе за Государство Израиль, его официальные церемонии, массовые хождения на кладбища, по местам боев, к памятникам и мемориалам в этот день, масштаб и характер самих этих памятников, — все это тоже несет на себе печать исконного еврейского отношения к смерти.
При таком отношении можно себе представить, что тем, кто подрабатывает на ней, среди евреев живется особенно неплохо. Тут недалеко и до наживы. И до спекуляции памятью павших на войне тоже.
И вот молодой режиссер решил вторгнуться в эту специфическую область. Он сделал это нарочито тупым инструментом. Поставив в центр фильма спекуляцию на смерти, он дал картине лобовое название 'Аит'. То есть 'Стервятник'. Таким образом режиссер заранее заклеймил главного героя, а затем в подтверждение своего приговора придумал фантастические сюжетные ходы, плохо вяжущиеся с действительностью. Да еще наложил краски погуще и погрубей, чтоб не отстать от беспощадного западного кинематографа.
В принципе такой подход у нас никого не может удивить. От западного кинематографа израильтяне никогда не отрывались. Тем более они привычны к плодам своих собственных правдоискателей и разоблачителей. И даже весьма одобряют самые бурные атаки на общественные язвы, неважно, действительные или мнимые. Да здравствует свобода слова в самых резких выражениях!
Но резкие выражения всегда кого-нибудь задевают. Задетые всегда протестуют. Протесты в силу описанных настроений почти всегда мало помогают.
Хотя у Иеши получился немножко лубок, кое-кто мог вполне узнать себя в его фильме и запротестовать. Но уж родственники-то погибших, казалось бы, должны были сказать молодому режиссеру большое спасибо.
Однако молодой режиссер не учел национальную психологию. Он опрометчиво задел единственную еврейскую черту, которая не терпит соревнования с любыми другими, пускай тоже очень еврейскими чертами.
Говорить о покойнике плохо не принято у всех. У евреев, как оказалось, даже рядом с его именем нельзя говорить ничего плохого.
Фильм Яки Иеши возмутил не спекулянтов — прототипов его 'стервятника', а наоборот, тех, кто
