потому, что таков годовой дебет всех естественных водоемов, скважин и источников Израиля.
Полтора миллиарда кубов. Их расходуют до последней капли. Еще немножко — и придется качать соленую морскую воду.
Сельское хозяйство Израиля требует четыре пятых всей наличной пресной воды. Два раза в день во все дни всех месяцев долгого лета поля страны становятся театром водяной феерии. Из земли, вернее из зелени, безукоризненной, как на рекламном проспекте, взлетают вращающиеся снопы воды. По полям простираются аллеи фонтанов — Версали и Петергофы без статуй и дворцов. Роскошное зрелище, с которым борются как могут, чтобы сэкономить воду. Пускаются на всевозможные технические уловки, вплоть до хитрости поить не землю, а каждый отдельный корень. Земля страны прошита трубами всех калибров, от венечной артерии Израиля — огромного водопровода, который транспортирует воду из Кинерета в Негев — и до капиллярных сосудов — тонких резиновых трубок, по капле подающих влагу каждому кусту бесчисленных роз, цветущих в скверах и на разделительных полосах дорог. Если все эти спрятанные от глаз трубы и трубки нанести на карту страны, получится нечто вроде кровеносной системы в анатомическом атласе. Да она и есть кровеносная система Израиля. К сожалению, эликсир жизни в ее сосудах течет только в одном направлении — в расход.
Пытаются изыскать дополнительные ресурсы.
Эйлат пьет воду из опреснителей. Хайфа очищает промышленные стоки и пускает их на полив. Однако даже если весь Израиль будет пить опресненную воду и все его промышленные стоки вернутся в очищенном виде на поля, запас пресной воды увеличится не более чем на одну пятую. Словом, есть предел человеческим возможностям, и сыны Израилевы, как две, три, четыре тысячи лет назад, ежегодно ждут чуда первого дождя.
На прошлой неделе небо наконец померкло. Задул ветер. Упали капли и высохли. Наутро снова проглянуло солнце, потом затянулось дымкой. Долго плыла легкая облачная вата, затем разлился странный свет, призрачный и яркий, как от флуоресцентной лампы. В этом свете с моря подымались черные громады туч.
Вдруг налетел шквальный ветер. Весь Израиль бросился к окнам затворять рвущиеся из рук рамы и фрамуги. Руки и лица уже окатывало, как из ведра. Израиль блаженно заулыбался. За стеклами, ослепшими от потоков дождя, пошло греметь и грохотать, словно страна очутилась внутри огромного барабана.
Внутренность этого небесного барабана распирало от воды, электрических разрядов и ветра скоростью сто километров в час. Всю ночь напролет 'палящий' оправдывал свое древнее мистическое имя, сваливая деревья и обрывая провода.
На дорогах мигали желтым выведенные из строя светофоры. В домах то зажигалось, то гасло электричество. В Тель-Авиве один из мостов дрогнул и медленно осел за мгновение до того, как на него въехал ночной автобус. В ащдодском порту сорвало с якорей пять судов. В Иерусалиме на нескольких улицах затопило нижние этажи. В Кинерет небо вылило в один прием сто миллионов кубов воды. К сожалению, это подняло уровень озера лишь на два сантиметра.
Сейчас снова светит солнышко. На улице прелесть как хорошо. Но я описываю не климат. И даже не водный баланс. А то религиозно-приподнятое настроение, которое в ночи первых зимних дождей посещает вместе со всем Израилем и меня, неверующего еврея из России, умевшего ценить грибной ливень и хорошую русскую грозу. 'Йоре' — запомните это слово.
Фантазия на фруктовую тему
Я как-то рассказывал о цветах, пора поговорить о ягодах.
О чем же еще говорить, если не о натуральных соках, когда жара давит хуже гипсового корсета, а солнце слепит лучше тысячи фотовспышек.
Сейчас, когда кончилась клубника, сняты цитрусовые, съедены бананы и пошел летний ассортимент фруктов, Израиль приобретает окончательное сходство с плодоовощной базой, где не прекращается погрузка, развозка и разгрузка.
Экспортный товар мчится в порты на дизельных тягачах. Объем груза на прицепе равен железнодорожному пульману, и вся эта накаленная солнцем махина несется с недозволенной скоростью сто километров в час.
Товар местного потребления колышется на старых грузовичках-ревматиках, осевших на задние колеса, к большому облегчению передних. Кузов маленький, но зато нагружен в три этажа. Содержимое в лавке не помещается, его раскладывают прямо на тротуаре. Избалованная публика меланхолически бродит по вернисажу от ящика к ящику и, скрепя сердце, кладет в сумку самые впечатляющие экспонаты.
Кто приходит попозже, тот складывает свой натюрморт из экспонатов среднего размера, но такой же идеальной свежести. Того же, кто согласен брать что осталось, уже и за покупателя не считают.
Всю эту роскошь грузят в багажник, втаскивают в дом и устраивают ей постирушку с мылом. С мылом — потому, что на плодах кроме следов микробов еще и следы ядохимикатов. Зато эти плоды не знают червоточин.
При въездах и выездах из городов, подле бензоколонок и прочих бойких мест на обочинах шоссейных дорог уже окопались до глубокой осени арбузных дел мастера. Все, кроме арбузов, пребывает у них в экспедиционном кавардаке: хромые койки, на которых ночуют продавцы, рваный брезент палаток, реклама в виде дощечки, выломанной из фанерного листа, на которой криво красуется одна строка: 'С любовью от галилейского арбуза'.
Сам арбуз скромно помалкивает о своих чувствах, зато взоры авторов этого любовного послания пылают так, что в их страсти к проезжающему покупателю сомневаться не приходится.
Круглые ядра и цилиндрические снаряды арбузов тянут в среднем на полпуда и сложены под брезентом в аккуратные 'штабеля выше человеческого роста. Говорят, хозяева этих орудийных складов зашибают за сезон бешеные деньги. Впрочем, чужие заработки всегда больше, чем свои.
После лавки зеленщика и арбузной палатки следует описать изящные фруктовые магазинчики на городских бульварах, где не только фрукты, но и продавцы словно сделаны кондитером. Плодоовощные отделы больших супермаркетов и суперсолей смахивают на выставку достижений сельского хозяйства, а израильские рынки сравнить не с чем: нет другого такого изобилия и такого бедлама.
В Союзе много пишут о передовиках сельского хозяйства, хотя чем больше передовиков, тем меньше продуктов. В Израиле продуктов столько, что они совершенно заслонили собой передовиков. Нашу прессу остро волнуют не передовики, а например, труп матроса, спрятанный в холодильник, или гражданка, влезшая на портальный кран. Про плодоовощной рог изобилия газеты не напишут, пока наши мичуринцы не выведут чего-нибудь такого, что окажется не менее странным, чем еврейка на портальном кране.
Так мне и попалась заметка под сенсационным заголовком 'фрукты завтрашнего дня'. В ней описывались работы сельскохозяйственного института в Реховоте. Этот институт называется 'Махон вулкани', и, пока мне не объяснили, что это крупнейший в Израиле центр агрономической науки, я находился в твердой уверенности, что в 'Махон вулкани' вулканизируют покрышки.
А там, как сообщила заметка, оказывается, выращивают карликовые плодовые деревья: миниатюрные яблони, груши, сливы, персики и апельсины.
Зачем? Очень просто. Если у вас дунам земли, вы можете посадить на нем 30, максимум 60 плодовых деревьев. Превратите их в карликов, и на том же дунаме у вас разместится от 300 до 1000 стволов. Урожай, соответственно, увеличится во столько же раз, причем убирать его можно не вручную со стремянок, а комбайном.
После чудес с карликами заметка сообщает о фиджое. А это еще что такое? А это декоративное растение. По крайней мере таковым оно считается на своей родине, в Центральной Америке. Реховотские вулканизаторы привезли фиджою из-за океана и поставили перед собой задачу заставить декорацию давать плоды.
Решив ее, они перешли к следующей: пусть дает плоды и другое декоративное растение — земляк фиджои под названием питанго. Звучит как танго, а что касается вкуса, узнаем, когда питанго поступит в магазины.
'Махон вулкани' вывел еще и карамболу (не путать с Карамболиной!) о плодах которой сообщается, что
