Почти ежедневно Эрмелинда шила в богатых домах, там ей давали хорошую еду и, случалось, дарили ношеные вещи. Поэтому ей жилось не так трудно, как остальным обитателям квартала.
— Собаке нужен дом по ее мерке, — много раз повторяла она.
Ей и в голову не приходило, что собаки способны на верную дружбу, в сравнении с которой ни знатное происхождение, ни райская жизнь, ни вкусная каша с кусочками мяса ничего не значат. Из этого не следует, что можно голодать и холодать в свое удовольствие. Что-то до сих пор не нашлось таких, кому бы это понравилось. Но черноглазый кудрявый Звездочка стал для Грустика самым любимым существом на свете. А кто же согласится расстаться с тем, кого любит? В этом собаки, как люди.
Знай Грустик, что задумала Эрмелинда, и умей он говорить по-человечьи, он бы сказал: «Умоляю, не вмешивайтесь в мою жизнь!»
У Эрмелинды был свой план, и она его вскоре осуществила.
Как-то она шила в доме у сеньоры Олимпии, богатой вдовы, у которой были две служанки, один слуга и два пуделя. Перед ужином сеньора Олимпия обычно приходила поболтать с Эрмелиндой и узнать от нее, что новенького в других домах, где бывала швея. Эрмелинда улучила момент и спросила: «Ах, вы не слыхали, не пропадала ли у кого немецкая такса? По всему видать, она из настоящих, из благородных, и стоит, наверное, уйму денег».
Сеньору Олимпию всегда интересовали такие новости, поэтому она в свою очередь спросила:
— А где сейчас эта такса?
— У нас в квартале. Бедный песик! Для него настала просто собачья жизнь. Ошейник у него совсем изорвался, а сам он слабеет прямо на глазах. А знаете, где он спит? На улице, точно какой-нибудь бродяга. Ну где же справедливость?
При этих словах Эрмелинда закатила глаза и перекрестилась. Она была набожна и, проходя мимо церкви, всегда заглядывала в нее хотя бы на минутку.
Сеньора Олимпия ответила, что хотела бы взглянуть на собаку. Может, она оставит таксу у себя, если та в самом деле чистокровная, потому что полукровки ее не интересуют, им не место в приличном доме.
На следующее утро Эрмелинда поднялась раньше всех в квартале. С жареной сардиной в руке она подкралась к Грустику, спавшему под окном у Звездочки. Грустик, учуяв запах рыбы, сразу проснулся. Он вскочил на задние лапы, потянулся передними и замахал ушами. Эрмелинда заставила его подпрыгнуть: «Ну-ка, лови!» И как только песик коснулся сардины, схватила его и побежала.
Грустик уплетал вкусную сардину. Его совсем не насторожило странное поведение швеи. Лишь доев неожиданно свалившееся на него угощение и с сожалением облизнувшись, Грустик немного растерялся. Не слишком ли ранняя прогулка? И какие огромные шаги у Эрмелинды! Почему она держит его на груди, как ребенка? Мисс Баттеркап это и в голову не приходило. А ведь мисс Баттеркап так его баловала!
«Тут что-то не так», — подумал он, пытаясь вырваться. Но куда там! Эрмелинда крепко его держала.
— Потерпи немного, Грустик. Ты не пожалеешь. Я делаю доброе дело, и бог меня за это вознаградит.
Эрмелинда остановилась перед большой железной дверью. Позвонила. К двери неторопливо подошел слуга в серой ливрее с позолоченными пуговицами. Он был в скверном настроении.
— Что вам угодно? Ваш день был вчера.
Тут следует сказать несколько слов о слуге. Звали его Шавьер. Он считал себя важной персоной, важней самой хозяйки, потому что носил ливрею, имел прекрасную осанку и впускал-выпускал посетителей. У него была привычка воротить нос от всего, что, по его мнению, не было изысканным. Дело в том, что он изо всех сил старался забыть, как когда-то приехал из бедной деревушки, где жил в нищете, и что звали его деревенским именем Зе. Теперь он звался Шавьером, потому что сеньоре Олимпии не нравились простонародные имена.
— От него дурно пахнет, — сказал Шавьер, показывая на Грустика и одновременно затыкая нос большим и указательным пальцами.
— Не говорите глупостей, — ответила швея. — Позовите лучше свою хозяйку, она меня ждет.
— Моя хозяйка никого не ждет. Она спит. Стану я ее беспокоить в такую рань из-за этого замарашки.
— Не ваше дело. Она приказала мне прийти, и точка.
Шавьер пожал плечами:
— Мне-то что, пожалуйста… Но если хозяйка будет недовольна…
«Зачем я тут? — подумал Грустик. — Что со мною будет? Пропади пропадом мое обжорство! Из-за какой-то паршивой сардины я угодил в ловушку, как последний олух!»
Шавьер вернулся с серьезной миной на лице:
— Сеньора приказала вам подождать у черного хода.
Вскоре по лестнице величественно спустилась сеньора Олимпия в атласном халате и с бигуди на голове. Она вышла в сопровождении двух пуделей, белого и черного, которые, завидев Грустика, хотели на него броситься.
— Сидеть! — приказала им хозяйка.
Повизгивая, собаки уселись возле ее ног. Сеньора Олимпия оглядела таксу.
— Отлично, — сказала она наконец. — Он славный. И чистокровный. Я его беру.
Теперь Грустик не сомневался: Эрмелинда хочет отдать его этой сеньоре с трубочками на голове и тому человеку, который зажимает нос. Но он не хотел тут оставаться, он хотел к Звездочке. Грустик рванулся из рук швеи.
— Сиди спокойно, — попыталась успокоить его Эрмелинда. Ей очень хотелось казаться заботливой. Обращаясь к сеньоре Олимпии, она добавила: — Ему ужас как хочется пожить в приличном доме.
На это Грустик ответил лаем: «Эрмелинда ошибается! Отпустите меня отсюда! У меня есть друг. Вы поняли? Друг!»
Люди не понимают собачьего языка. Зато собаки прекрасно понимают друг друга. Поэтому оба пуделя, раздосадованные тем, что у них появился соперник, тоже стали умолять хозяйку. Они хватали ее за рукава, прыгали ей на грудь и лаяли: «Он хочет уйти! У него уже есть друг, у него уже…»
Ну и гвалт тут поднялся.
— Бог ты мой! Чего они хотят? — нетерпеливо спрашивала сеньора Олимпия. Она погладила пуделей по голове: — Не волнуйтесь, сейчас вам дадут молочка.
Стриженные в парикмахерской, пудели были похожи на клоунов. На затылке и на ушах у них были кудри. Передняя часть туловища покрыта завитками, а задняя казалась обритой наголо. Только на лапах им оставили браслеты, а на кончиках хвостов — пышные шарики. На шеях красовались шелковые ленты с большими помпонами на концах. Черного пуделя звали Король, а белого — Принц.
Сеньора Олимпия спросила, как зовут таксу.
— Грустик, — отметила Эрмелинда.
— Мне это кличка не нравится. В моем доме никто не должен грустить. Я буду звать его Бароном, раз у меня уже есть Король и Принц.
Эрмелинда пришла в восторг:
— Ну и везет же некоторым! Только что был голь перекатная, а теперь, поди ж ты, Барон! Вот бы и людям так!
При этих словах Шавьер бросил на Эрмелинду презрительный взгляд. Он все еще зажимал нос.
Вот как случилось, что против своей воли Грустик оказался в доме у сеньоры Олимпии, где ему дали роскошную кличку Барон.
А теперь вернемся в квартал и посмотрим, что там происходит. Звездочка проснулся и, как обычно, открыл окно.
