любого – любого, прошу заметить! – желания приводит к потере смысла самого существования, и, как следствие…
– Чего? – переспросила Фелле. – Повтори еще разок, я ничего не поняла.
– Молчун, а ты у нас, оказывается, шибко умный, – хмыкнул Конан. – С чего бы это? Раньше все молчал, молчал, а тут вдруг разошелся…
– Три года обучения у почтеннейшего мэтра Алкмидидеса, светила философской мысли великих стран севера, – безмятежно ответил Метос. – Он мне пророчил большое будущее. К сожалению, философия способствует расширению взглядов на мир, но совсем не помогает увеличению толщины кошелька. Быть наемником, может, не столь почетно, зато выгодно. А молчал оттого, чтобы ребята с «Вестрела» не сочли излишне умным, вот как ты, капитан, сейчас. Наше буйное братство умных не любит… Да и не умный я вовсе, а просто книжек много читал, оттуда и набрался всяких словечек. – Метос говорил, будто оправдывался. – Да еще учитель был хороший…
Несколько ошеломленные такими известиями о прошлом Метоса Конан и Фелле озадаченно переглянулись. Молчун, довольный произведенным впечатлением, ухмыльнулся:
– Вот так-то, капитан. Чего только не случается с человеком, верно?.. Это брать?
Он поднял над сундуком тонкую цепочку с покачивающейся серебряной витой раковиной.
– Бери, – рассеянно отозвался киммериец. Молчун – бывший философ? Да, порой жизнь откалывает такие штуки, что нарочно не придумаешь… Ничего себе, набрал команду…
– Меняю всю философию мира вместе с учением Митры на пару хороших фургонов и отряд человек так в полсотни, – заявила Фелле. – Тогда бы мы здесь навели порядок – ничего бы не осталось.
– Всех сокровищ в мире все равно не получить, – разумно заметил Конан, затягивая свой изрядно потяжелевший мешок. – Даже на десятую часть этого мы поставим на уши всю Кордаву, причем не на один день, это я вам обещаю… Только бы теперь добраться до нее.
Фелле набрала полную горсть самоцветов и подбросила их на ладони, любуясь получившимся радужным дождем.
– Кто бы мог подумать, что я доживу до такого! Эх, видел бы дядя… А браслет я заберу, не пропадать же хорошей вещи. Где он?
– Вон там, – Молчун ткнул в сторону полуоткрытой двери. – Ты ж его туда бросила.
– А нечего было пугать…
Свернувшаяся в кольцо змейка поблескивала золотом чешуек, притаившись у дверной створки, и оживать вроде не собиралась. Фелле наклонилась, чтобы подобрать ее, и тут толстенные дубовые доски, прошитые для крепости бронзовыми гвоздями, раскололись извилистой трещиной, в глубине которой мелькнули полупрозрачные, но от этого не менее острые клыки. Девушка взвыла, отлетая в глубину сокровищницы и захлебываясь рвущимся наружу воплем.
– Что? – Конан и Молчун мгновенно позабыли про заманчивое сияние камней, оборачиваясь на прозвучавший крик. – Что?..
– Т-там… – Фелле трясло, но она сумела указать на дверь, возле которой по-прежнему мирно лежал браслет. – Т-там з-зубы…
– Какие зубы? Тебе что-то померещилось? – попытался успокоить готовую сорваться на истеричные всхлипывания девушку Метос. – Все в порядке, ничего там нет…
– Есть! Есть, они там! – упрямо повторяла Фелле. – Я их видела! Зубы в двери!
– Ну-ка тихо, вы оба! – прикрикнул на опешившего Молчуна и тихонько поскуливавшую Фелле киммериец. Он с самого начала ожидал от этой сокровищницы какой-нибудь пакости, и вот – дождался. Фелле, несомненно, что-то увидела; в конце концов, она не утонченная аристократка, а девушка из семьи наемников, и не стала бы визжать, заметив самую обычную крысу. – Угомонились? Фелле, скажи толком, что там было?
– Большие зубы, – шепотом проговорила Фелле, – внутри двери. Они появились, когда я хотела поднять браслет.
– Значит, зубы?.. – задумчиво повторил Конан. – Похоже, начинаются неприятности. Ладно, выходить-то нам все равно надо…
Он вытащил меч из ножен и медленно приблизился к двери. До нее оставался всего шаг-другой, когда створки беззвучно выгнулись под сильнейшим ударом, сомкнулись, вновь разошлись в стороны, содрогаясь так, будто были сделаны из папирусного листа, а не досок толщиной в палец. Бились в них явно не снаружи, а изнутри, точно какое-то огромное и сильное живое существо было заключено в самих воротах, и сейчас прокладывало путь на свободу. Люди невольно попятились: они не испугались бы любого живого существа, вставшего на их пути, но взбесившаяся бездушная вещь – это что-то новенькое и потому жуткое…
– Оно вылезает, – очень спокойным тоном, давшимся ей с величайшим трудом, сказала Фелле. – Что будем делать?
– Пробиваться, что же еще? – рыкнул в ответ киммериец. – Пошли, пока оно не выбралось…
Ворота наискось пересекла широкая трещина, отсвечивающая по краям синеватым блеском далеких молний, затем еще одна. В провалах что-то шевелилось, цепляясь за края и пытаясь преодолеть границу между живым и неживым миром. С шуршащим звуком надулась и разорвалась в клочья матово-желтая перепонка, открыв ворочающееся буро-красное месиво, пронизанное белыми трепещущими нитями. Бесформенная масса сбилась в плотный ком, начавший быстро приобретать очертания вытянутой головы. На конце мотающегося туда-сюда и упрямо стремящегося вперед обрубка прорезалась длинная щель, ее верхняя и нижняя половинки, сплошь утыканные загнутыми назад клыками, разошлись, между ними заметался длинный и тонкий, похожий на червя язык. Существо дернулось, целеустремленно выдираясь из стискивающего объятия бывших ворот, на голове – теперь стало ясно, что это именно голова – открылись круглые золотистые глаза с крохотной точкой бездонного зрачка, сразу начавшие лихорадочно вращаться в орбитах.
– Какая мерзость, – чужим бесстрастным голосом высказал свое мнение Молчун. – Конан, как думаешь, можно его зарубить?
– А вот сейчас узнаем, – хищно оскалился северянин. – Держись сбоку, посмотрим, какого цвета у него кровь… Фелле, не стой столбом, держи факел, чтоб тебя!
Подземное создание прекратило мотать зубастой башкой, решив дать себе краткую передышку, прежде чем продолжить нелегкий труд результатом коего должно было быть обретение свободы. Глаза монстра бессмысленно уставились куда-то вверх, и первый удар, обрушенный с двух сторон, заставил его болезненно дернуться. Из образовавшихся глубоких разрубов толчками потекла вязкая, почти черная кровь. Чудовище клацнуло зубами, попытавшись достать быстрых созданий, мешающих ему, промахнулось, разинуло пасть и издало низкий стонущий звук, после чего с удвоенной яростью принялось прорываться на волю. На краю щели появилась когтистая шестипалая лапа, цепко впившаяся в частично уцелевшие доски. Фелле ткнула в морду зверя искрящим факелом, но особого успеха не достигла – похоже, существо не боялось огня.
Мечи застревали в густой, мгновенно стынущей и слипающейся массе, из которой была создана жуткая тварь, во все стороны летели ошметки мяса и брызги крови, и крохотная пещерка начинала походить на скотобойню в разгар рабочего дня. Существо глухо ревело, лязгало зубами, и даже сумело вытянуть наружу вторую лапу, но это было последнее, чего ему удалось добиться. Беспорядочно дергающаяся голова вскоре повисла на нескольких чудом не перерубленных белых тугих волокнах, лапы заскребли по бывшим воротам, из щелевидной пасти, пузырясь, вытекала красноватая пена, и, рванувшись в последний раз, зверь затих. Его туловище, голова с выпученными глазами и раскинутые лапы мгновенно подернулись тусклым налетом, какой бывает на подгнивших фруктах, затем на глазах изумленных людей неведомое существо почернело, стремительно уменьшаясь в размерах, и исчезло.
Остались двери, развороченные так, будто в них долго и упорно лупили тараном, темнеющие лужицы крови на полу, приторно-сладкий запах разлагающейся падали и лежащий возле дверного проема золотой браслет.
– Меня сейчас вырвет, – заикаясь, сообщила побелевшая Фелле. – Ч-честное слово…
– Только не на меня, – бесчувственно сказал варвар, отступив на шаг.
Тут одновременно произошли две вещи – погас факел и с гулким грохотом рухнули створки дверей.
– Значит, тебя создали для того, чтобы попасть в Лабиринт?
