СОКРОВИЩЕ ДЖАВИДОВ
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
– Эй, ты! Долго будешь в потолок смотреть? Запомни, у меня с тобой разговор короткий будет – получишь двадцать плетей и останешься без вечерней похлебки, – голос старшего надсмотрщика Мораддина звучал, как всегда, спокойно и глухо, но это делало угрозу более весомой, нежели грубые окрики его подчиненных, сопровождаемые пинками и зуботычинами.
– Я устал и хочу пить, – угрюмо сказал Конан, но, перехватив колючий взгляд серо-стальных глаз, почувствовал себя несколько неуютно – как будто холодок пробежал внутри. Страха перед Мораддином Конан не испытывал, но на память невольно пришли боязливые разговоры узников между собой по ночам, когда их всех сгоняли в большую, пропахшую потом и нечистотами пещеру.
Конан знал, что сам Мораддин никогда не ударил ни одного узника, никто не видел его в ярости или кричащим, но боялись его на медных рудниках Кезанкии все. Внешний вид начальника стражи, казалось, не должен был внушать никакого страха или почтения – роста ниже среднего, коренастый, с округлым бледным лицом и близоруко прищуренными глазками. Доверие внушал и мягко очерченный подбородок, обрамленный жиденькой бородкой. Благоприятное впечатление на людей, не знающих Мораддина близко, производили его манеры – никаких резких движений, тихая вежливость, спокойная речь, а также совершенно нехарактерные для бывшего военного, а подходящие скорее всего провинциальному чиновнику гладко зачесанные назад темные волосы с двумя залысинами. Но, несмотря на все это, не каждый отваживался заговорить с ним первым, а уж о том, чтобы косо посмотреть или сказать что-то скверное о «господине старшем надсмотрщике» даже за глаза, никто и подумать не смел. Поговаривали, будто тихоня Мораддин отличался удивительной по своей изощренности жестокостью (которая, правда, выплескивалась из него крайне редко), но тогда искренней жалости достоин был тот несчастный, на чью изливалась глубоко скрытая, но не знающая пределов ярость.
До того, как попасть на одну из самых ответственных должностей в далеких от столицы, и потому почти не контролируемых властями рудниках, Мораддин служил в тайной гвардии царя Илдиза, называемой между собой знавшими об ее существовании людьми “Хэрд”, что в переводе с одного из туранских наречий было названием местного насекомого, которое, отличаясь неуемной прожорливостью и всеядностью, уничтожало все, попадавшееся на его пути: будь то дерево, постройка, раненное или больное животное, а зачастую просто падаль. Вдобавок ко всему, хэрды были исключительно ядовиты, их укусы являлись безусловно смертельны для человека, и самое прочное здание, изъеденное ими, обречено было в скором времени рухнуть и превратиться в труху.
Прослужив там около пятнадцати лет, Мораддин смог получить солидную должность, но внезапно, при каких-то загадочно-зловещих обстоятельствах, был разжалован и отправлен на рудники в качестве старшего надсмотрщика. О странном происшествии, послужившем причиной отставки, ходило множество слухов, одни других мрачнее, но подлинные события так и остались неизвестны никому, кроме непосредственных участников. Один из них поплатился жизнью: его жуткий, обезображенный до неузнаваемости труп(точнее, останки, в которых сохранилось мало чего человеческого), был найден в одном из подземелий дворца царя Илдиза. Высказывались робкие догадки, что несчастный погиб от рук Мораддина – тем более нашлись свидетели их неоднократных ссор, а следы увечий, от которых наступила смерть истязаемого, очень походили на изощренные кхитайские наказания, о которых Мораддин любил рассказывать во время редких и внезапных приступов разговорчивости…
– Ты разве не слышишь меня? – все тем же ровным, бесстрастным голосом спросил Мораддин.
– Почему же нет, слышу, только вот… не хочется мне слушать это, – подражая ему, ответил Конан. Некоторые из работавших неподалеку кандальников опустили свои кирки и, не смея посмотреть в сторону Конана и Мораддина, осторожно прислушались. Кто-то еле слышно прошептал:
– Жить надоело… недоумку!
На памяти немногих каторжников, проведших на рудниках несколько лет (как правило, дольше десяти- двенадцати в медных копях никто не выдерживал) были некоторые строптивцы, осмелившиеся поспорить с Мораддином. Особенно долго помнили одного, тоже, кстати, северянина, по прозвищу Серый Пес, позволившего себе однажды ослушаться приказа Мораддина и сказать ему дерзость. Тогда главный надсмотрщик просто молча развернулся и ушел, но наутро Серый Пес не вышел в забой, а днем один из узников наткнулся на его труп: несчастный был задушен цепью собственных ножных кандалов, а из сломанной шеи, сзади, торчали острые обломки позвонков. И вот теперь новый безумец претендовал на подобную участь…
– А ну-ка встать! – тихо приказал Мораддин.
– Не хочу, – коротко ответил Конан.
– Я настаиваю, – почти ласково проговорил туранец; такая интонация была характерна для опытных и чтящих свое благородное ремесло палачей.
– Наплевать!
– Мне кажется, что ты излишне много говоришь, – вздохнул Мораддин. – Придется тебя наказать, – он даже чуть развел руками, словно сожалея о столь жестоком, но, увы, необходимом и справедливом решении.
Теперь уже все кандальники, слышавшие их разговор, оставили свои занятия, с легким ужасом наблюдая за Конаном, точно за помешанным, собиравшимся выйти в окно вместо двери в полной уверенности, что поступает правильно.
Конан и сам чувствовал, что совершенно не следует пререкаться с этим человеком, но ничего не мог поделать со своей вечной привычкой поддразнивать судьбу. Ну что стоило киммерийцу просто встать и продолжить лениво помахивать иззубренной киркой, делая вид, что честно трудится на благо царя Илдиза?.. Только теперь уже поздно было становиться послушным рабом.
Мораддин спокойно нагнулся и, взявшись правой рукой за цепь, соединяющую наручные кандалы варвара, коротким резким движением рванул вверх. Конан ответил таким же движением, но направленным вниз, и заодно попытался оттолкнуть туранца. Не удалось. Запоздалое сожаление о содеянной глупости пришло к Конану в момент, когда он ударился всей своей тяжестью о неровную стену штольни, противоположную той, у которой сидел. Каторжники стояли, открыв рты, не понимая, как невысокий и кажущийся не особо сильным человечек сумел отшвырнуть эдакого здоровяка, который был тяжелее Мораддина, по меньшей мере, в два раза, и выше на три головы. Ударившись о камень, Конан сильно прикусил язык, и из уголка его рта вытекла тонкая струйка крови. Оттерев ее ладонью, он зверем посмотрел на Мораддина, стоявшего неподалеку, скрестив на груди руки и смотревшего на киммерийца с почти отцовской жалостью.
– Встретился бы ты мне, дохляк, в поле да с мечом, уж я бы поразвлекся… – прохрипел Конан, превозмогая боль в ушибленной спине.
– Я думаю, и тогда бы ты не добился успеха, юноша, – безразлично произнес Мораддин. – Иди работай.
С этими словами надсмотрщик развернулся и неторопливо пошел прочь, оставив киммерийца беситься в глухой ярости. Едва фигура туранца скрылась в темноте коридора, по штольне пронесся единый вздох облегчения, а некоторые старожилы подземелья посмотрели на Конана так, будто он уже был трупом.
…На медных рудниках в Кезанкийских горах Конан находился почти десять дней, хотя ему казалось, что это время растянулось на год, если не больше. Предшествовали водворению в копи несколько суток, проведенных в подземельях дворца придворного мага – Радбуш, изловив наконец Конана, не пожелал отдавать его пятитысячнику или эмиру, которые тут же снесли бы киммерийцу голову, а предпочел сам дознаться до причин подвигших северянина на безумную авантюру с нападением на дворец Турлей-Хана и похищением новой наложницы. И, безусловно, Радбуш жаждал вызнать у необычного пленника, отчего магический огненный шар сотворенный магом не попал в цель. Конан, быстро уяснив, что откровенная ложь будет немедленно разоблачена, сказал допрашивавшему его чародею правду, по возможности стараясь не говорить лишнего. По словам киммерийца выходило, будто он лишь выполнял просьбу шейха Джагула аль-Баргэми и ничего более. О том, что кинжал обладает волшебными свойствами, он и знать не знал, и вообще во все эти штучки он не верит, а работал исключительно ради денег… Одним словом, Конан довольно успешно разыграл из себя туповатого наемника, однако, обмануть проницательного и дотошного султанапурского мага до конца не удалось, что было даже и
