мертвый?
Он ощупал себя, но отверстий от пуль не обнаружил.
— Чепуха какая-то! Если бы я был мертв, у меня не болела бы голова.
Лафайет затянул потуже ремень и с трудом поднялся на ноги. Пройдя несколько футов, он опустился на колени перед маленьким ручейком, зачерпнул ледяной воды и умылся. Потом растер лицо краем плаща и сделал несколько глотков.
— Вот и хорошо, — решительно сказал он сам себе. — Что толку стоять и разговаривать вслух? Пора действовать.
— Чудесно, — ответил он. — Только что же мне делать?
— Ну, можно отправиться в путь, — предложил он. — До Порт-Миазма всего каких-нибудь миль двадцать.
— Вряд ли Родольфо обрадуется, узнав, что я вернулся с пустыми руками, — возразил он сам себе. — Но, возможно, я смогу оправдаться — перед Гроунвельтом. Впрочем, я все равно не знаю, в какую сторону идти.
Лафайет запрокинул голову, стараясь разглядеть что-нибудь сквозь густую листву деревьев. Но плотные серые облака не пропускали ни лучика света, по которому можно было бы определить положение солнца.
— Кроме того, не могу же я убежать и бросить леди Андрагорру на произвол судьбы.
— Ну хорошо, ты меня убедил: я буду продолжать поиск. Но куда же все-таки идти?
Он зажмурился, повернулся три раза на месте и, остановившись, вытянул руку:
— Туда.
— Знаешь, — заметил Лафайет доверительно, — не так уж это глупо — разговаривать с собой. Узнаешь много нового.
— Да и решительности прибавляется.
— Но все-таки это значит, что ты рехнулся.
— Ну и что из этого? Шизофрения какая-то! Да это пустяк по сравнению со всеми моими прочими недомоганиями.
И Лафайет решительно направился вперед, прихрамывая попеременно на обе ноги — прошлой ночью он вывихнул их при падениях и прыжках. Постепенно деревья начали редеть, а молодая поросль и вьющиеся растения у него под ногами стали гуще. Время от времени попадались громадные валуны. Наконец он очутился на открытом, продуваемом со всех сторон склоне, поросшем одинокими, чахлыми кедрами. Начался дождь: его острые струи слепили глаза, затекали под плащ. В пятидесяти футах склон круто обрывался. О’Лири подполз к самому краю и заглянул вниз — где-то далеко под ним клубились клочья тумана.
— Чудесно, — заметил он, глядя в бездонную пропасть. — Просто великолепно. Ничего другого и нельзя было ожидать. Не удивительно, что старуха улетела на метле, то есть без метлы. Тут и муха не проползла бы.
— Ну что ж, значит, я пойду вдоль края, пока не найду дороги, тропинки или спуска.
— Ты забыл о веревочной лестнице и фуникулере.
— Досадное упущение. Ну, тронулись.
И он направился вдоль обрыва. Час прошел без всяких перемен. Лафайет упорно шел вперед, несмотря на боль, усталость и холод. Раза два он поскользнулся и чуть было не сорвался в пропасть.
— Что с тобой, О’Лири? — спросил он, с трудом поднимаясь на ноги после очередного падения. — Неужели тебе не под силу небольшая прогулка в горах?
— А что здесь удивительного? Нельзя же столько лет жить в роскоши и праздности и при этом оставаться в форме.
— Да, ты прав, как это ни печально. Вот тебе урок на будущее.
Ветер усилился; вниз по склонам несся стремительный поток.
О’Лири поплелся дальше. Руки, ноги и губы у него окончательно онемели. Он прошел еще полмили — и остановился для нового совещания.
— Рано или поздно я что-нибудь обязательно обнаружу, — сказал он себе без особой уверенности и принялся растирать замерзшие уши негнущимися пальцами. — След какой-нибудь или брошенный платочек…
П-и-и… П-и-и… П-и-и… Писк раздавался где-то совсем рядом. Лафайет огляделся по сторонам, но ничего не обнаружил.
— Послушай, — громко сказал он. — Хватит того, что я разговариваю сам с собой. Азбука Морзе — это уже слишком.
И он снова потер уши.
П-и-и… П-и-и… П-и-и… — услышал он отчетливо. О’Лири взглянул на свои руки. На среднем пальце сверкал перстень герцога Родольфо. Рубин светился неровным светом: то ярче, то слабее, то ярче, то слабее.
— Ох, — простонал О’Лири. Он осторожно поднес перстень к уху: раздался писк и одновременно рубин вспыхнул ярким светом.
— Раньше он не пищал, — подозрительно заметил Лафайет.
— Ну, а теперь пищит, — решительно ответил он сам себе. — И за этим что-то кроется.
— А что, если это радиолуч, радиомаяк — как на авиалиниях?
— Может быть. Надо проверить.
Он спустился по склону футов на пятьдесят и вновь прислушался.
П-и-и… П-и-и… П-и-и…
— Ага! Значит, я сбился с правильного курса!
Он опять вскарабкался наверх. Теперь перстень издавал непрерывный гудящий звук.
— Ясно, — пробормотал О’Лири. — Только вот куда он меня ведет?
— Какая разница? Только бы не оставаться здесь.
— Верно.
О’Лири двинулся вперед, низко нагнув голову и прижав перстень к уху. Гудение все усиливалось. Путь ему преградила куча намокшего валежника. Он кое-как перебрался через нее — и повис над пропастью. Судорожно замахав руками в воздухе, он старался уцепиться за что-нибудь. Потом ураганный ветер засвистел у него в ушах, а перед глазами понеслась отвесная каменная стена, похожая на шахту скоростного лифта. Он успел заметить огромную цифру 21, написанную белой краской, 20, 19… А потом все слилось у него перед глазами.
Получив откуда-то снизу удар гигантской бейсбольной битой, он перелетел через забор и понесся вперед под крики тысячной толпы и вспышки фейерверка.
VII
Кто-то спутал его спину с трамплином или, может быть, ее приняли за персидский ковер и хорошенько выбили стальными прутьями. А у него в животе бригада дорожных рабочих варила гудрон: он до сих пор явственно ощущал, как внутри него надувались и лопались пузыри. Голова служила вместо мяча игрокам в баскетбол, а глаза… Их, видимо, вынули из глазниц, использовали в чемпионате по настольному теннису, а потом грубо запихнули обратно.
— Эй, похоже, он приходит в себя, — раздался чей-то скрипучий голос. — В его стонах слышится больше жизни.
— Он полностью в твоем распоряжении, Рой. Дай мне знать, если ему станет хуже.
Послышались шаги, открылась и закрылась дверь. Лафайет приоткрыл один глаз — над ним был перфорированный акустический потолок с лампами дневного света. Стараясь не обращать внимания на гарпун, который кто-то всадил ему в шею, он повернул голову и увидел коренастого человечка с большим носом и веселыми глазами, который участливо смотрел на него.
