– Что на заводе, про квартиру речи нет?
– Нют, ты ж знаешь. Партийным дают в первую очередь.
– И ты б вступил, пожили б хоть как люди. А то передовик, отличник производства, с доски почета не слезаешь, а живем в хижине дяди Тома!
В партию Петр Васильевич вступать брезговал, собрания навевали на него ужасную, мозголомную скуку, а вранья он не любил пуще всего на свете. А вот работу любил и знал, был героем очерков не только в заводской многотиражке, но и в местной газете «Голос рабочего». И приходившим корреспондентам, жаждущим описать его трудовые подвиги, отвечал одно и то же:
– Работаю, потому что руки есть, а коли руки есть, то стыдно без работы сидеть! Ну, а уж если взялся дело делать – делай хорошо! Изобретения придумываю? Так голова есть на плечах, чего ж не придумать? Для себя ж работаю, и семья у меня жрать просит!
Насчет «жрать» корреспонденты всегда пропускали. Но это не сердило Петра Васильевича. Имея облик (сейчас бы сказали «имидж») неотесанного мужика-работяги, на самом деле (и Алексей это рано понял) отец был человеком исключительно сложной душевной организации, начитанным и приумножившим прочитанное своими наблюдениями над жизнью философом.
– А с дурака и спроса нет, – пояснил Быков-старший рано поумневшему сыну, когда тот подступил с вопросом, зачем, дескать, шута горохового изображать.
Узнав о родственнике в благополучной Швейцарии, Петр Васильевич не удивился и даже не особенно обрадовался. Двоюродный дядя – невелика родня, российским Быковым он ничем не обязан, и вряд ли это как-то переменит жизнь. Разве что к худшему. Но вот тут Петр Васильевич ошибся. Заграничный Быков, по имени Тимоти, а по-нашему – Тимофей, был человеком одиноким и состоятельным, имел свои заводы, в общем, буржуй буржуем! Узнав, что наклевывается возможность всласть поэксплуатировать рабочий класс в лице Быкова Петра и воспользоваться продуктами его передовой инженерной мысли, он потребовал, чтобы все семейство переехало на постоянное место жительства в Швейцарию. А уж за дядей Тимоти не заржавеет – будет денежная работа, особняк, колледж для молодого Алекса, которого он уже любит, как собственного сына, стабильность и обеспеченное будущее!
Петр Васильевич на горячие призывы родственника согласился. Пролетариату отродясь нечего было терять, кроме собственных цепей! На сборы и оформление документов, на прохождение бюрократических препон ушло всего ничего времени – каких-то полгода. За это время одноклассницы Лешки все локти себе искусали, горевали, что не обращали внимания на того тюхтяя! А удалось бы привязать его к себе – глядишь, и не забыл бы потом рашн герл, вывез в заграничный рай, подальше от социалистического маразма!
Самые отважные даже предприняли кое-какие действия в матримониальном направлении. В частности, неестественно внимательно стала относиться к Алексею Быкову красотка-оторва Люба Ерошкина, председатель совета дружины. Первые весточки от швейцарского дядюшки пришли ранней весной, к середине лета отъезд «за бугор» был уже делом решенным, а первого сентября Лешка пришел в свою школу настоящим героем. Тогда Любочка и подошла к нему, уцепила под руку.
– Я с тобой сяду, хорошо?
– Хорошо, – делано-равнодушно пожал плечами Алексей, хотя сердце у него екнуло. Неужели правда ахала мать, что он постройнел и возмужал за лето, если уж признанная красотка Ерошкина обратила на него внимание?
Люба не нравилась Алексею. Преждевременно созревшая девица втискивала развитые формы в узкое и короткое школьное платьице, сооружала на голове «воронье гнездо», яростно начесывая жидковатые пряди, а чтобы учителя не возмущались внешностью председателя совета дружины – цепляла на макушку синтетический пышный бант. Выглядело это глупо, глупым казалось и лицо Ерошкиной, похожее на холодную котлету, которой фантазия неведомого Пигмалиона придала форму красивого девичьего лица. Она казалась – да и была! – весьма ограниченной особой, лицемеркой и нахалкой. Но если она сама подошла – не гнать же ее теперь! Впрочем, что-то в ней есть...
Пробуждающийся интерес к противоположному полу скоро примирил Алексея с внешностью и характером новой подружки. Да и она старалась повернуться к избраннику лучшей своей стороной, демонстрировала не напор и хамоватость, а нежность и деликатность, разговаривала теперь с окружающими ласковым голоском, обогатила арсенал скромными ужимками и вообще «очень переменилась», как шептались учителя. Вот ведь что любовь с людьми-то делает!
Итак, отношения Алексея Быкова и Любочки Ерошкиной оказались повсеместно признанными. Она уже приходила к своему избраннику домой и пила чай с его мамой, помогала ему писать «правильные» сочинения, он решал за нее контрольные по алгебре и провожал из школы домой. «Главного» между ними пока еще не было, хотя целовались и обжимались они до головокружения, места и времени не выбирая. Впрочем, это только у Быкова голова кружилась, Любочка же оставалась трезва и хладнокровна. Она не была новичком в любовных делах. Во-первых, ее сердце давно и прочно принадлежало Кольке Лобанову, оболтусу с соседнего двора. Но Колька ушел в армию, и хоть приказал ждать, ясно было – толку из него не выйдет даже после армии, он не пара для разумной девушки. Во-вторых, у Любы имелся еще пожилой друг, любитель незрелых плодов, человек небедный, щедрый и ласковый, с автомобилем и дачей. Но вот беда – он был давно и прочно женат...
Так что Любе – все карты в руки, и решила она взять на себя инициативу в новогоднюю ночь – самое время для чудес! Молодежь собралась у Любы дома. Ее мама отдыхала в санатории, плацдарм был свободен. Она нарочно не стала приглашать шумной компании – так, две подружки-соседки. Посмотрели «Голубой огонек» до часу и разошлись по домам спать. А парочка, слегка подогретая бутылкой плохого шампанского, кинулась друг другу в объятия.
«Когда восторги любовной пары утихли», как писал Дюма-пэр, Лешке стало нестерпимо неловко. Он чувствовал, что Люба ждет от него чего-то, каких-то важных слов, серьезного поступка... Но чего именно? Наконец собрался с силами и выдавил:
– Я тебя люблю.
– И я тебя люблю, – с готовностью сообщила Люба.
Она даже не слишком покривила душой. Самое время для главных объяснений. Но Алексей чувствовал фальшь собственных слов. Его назойливо тянул к Любочке пробудившийся инстинкт, а она зачем-то поддалась ему. Неужели и правда любит? Тогда и он будет любить ее, принесет ей в жертву свою жизнь, как она только что принесла в жертву свою невинность...
Ребенок, воспитанный на книгах, он не замечал выспренности, нежизненности своих суждений и мог чувствовать только мучительную неловкость.
Что тут можно сказать? Лешке крупно повезло, что Ерошкина оказалась такой оторвой, да и неумной к тому же. Будь она порасчетливей и поумнее, пришлось бы Алексею приносить ей в жертву свою жизнь! На новогодние каникулы родители Быковы повезли сына в деревню, где жила родня матери. Нужно было попрощаться с родственниками. Вернулись только девятого числа.
– А тут подружка-то твоя замучилась бегать! Каждый день приходила, – оповестила Быкова-младшего пожилая соседка, которой доверили присматривать за квартирой и за белой кошкой Ниткой в придачу. – И такая девчушка складная, и вежливая такая! Вот и парочка готовая!
Пришлось тащиться к Ерошкиной. За время пребывания в деревне, вдалеке от манящих прелестей Любы, Алексей окончательно пришел в себя, близость природы подействовала отрезвляюще. Он решил серьезно с ней поговорить, объявить, что виноват, что готов нести любую ответственность, но он не любит ее, не хочет портить ей жизнь, и пусть она найдет себе другого человека, достойного. Сочиняя по дороге такую речь, Лешка и не заметил, как оказался у дверей Любиной квартиры. Дверь была приоткрыта, и Быков машинально вошел. В прихожей валялись на полу сапожки в луже растаявшего снега, а с кухни доносились громкие девичьи голоса. Очевидно, к Любке пришла подружка и теперь они предавались любимому занятию – трепались. Алексей открыл было рот, чтобы оповестить о своем приходе, но тут услышал, как произнесли его имя.
– Ну чего, было у вас чего-нибудь?
– Все уже было, Оксан! Все!
– И че?
– Ниче. Как обычно. Чтобы у кого на этом деле колокольчики висели – я еще не видела. Было один раз,
